Вопреки ожиданиям, ни в усадьбе, ни в округе не было разговоров о случившемся той жуткой ночью. Кетиль дал ей понять, что избавился от тела колдуньи и убрал все следы колдовства и драки на холме. Хлода по понятным причинам молчала, и похоже было, что все это осталось тайной.

Участь Харальда тревожила Гуннхильд, но она надеялась, что без Уллы Хлода не сможет причинить ему вреда. А может, и не захочет: ведь Горм стар, сын Кнута – шестилетний мальчик, ее собственный ребенок еще не родился, и кто станет защитой семьи, если она изведет последнего взрослого, сильного мужчину в роду? Неужели мстительность в ней заслонит разум?

Так Гуннхильд и покинула Эбергорд. Уехала, чувствуя себя изгнанницей, хотя для рода Инглингов все складывалось очень хорошо. Южная Ютландия останется в их владении, сама Гуннхильд сохранила и Кольцо Фрейи, и свою честь. Но на сердце у нее было тяжело, и вид острова Бьёрко, обозначавший конец путешествия, не порадовал.

Именно в молодости, когда впереди вся жизнь и тысячи возможностей, любое крушение надежд и желаний кажется окончательным, непоправимым несчастьем. Лет через десять, когда возраст принесет опыт, в том числе опыт разочарований и потерь, человек узнает, что в жизни много концов и много начал. Но эти концы уже не кажутся такими горькими, а надежды не так радуют и окрыляют, как в юности. Свежесть чувств и острота восприятия мира с годами утрачиваются, и первые разочарования навсегда остаются в памяти как самые тяжкие из всех. Поэтому Гуннхильд не так уж ошибалась, когда думала, глядя на вырастающую над волнами священную скалу Борг, что всю жизнь, сколько бы она ни продлилась, придется ей нести в душе эту тяжесть, эту боль, эту тоску по счастью, которого и не было, и не могло быть…

Как ей повезло, она начала осознавать лишь тогда, когда встретилась с родными и увидела на их лицах даже больше изумления, чем радости. Особенно на лицах Рагнвальда и Ингер – Олав сиял, заранее уверенный, что Горм не посмеет пренебречь его требованием. Рагнвальд с невестой далеко не так были в этом уверены и не ждали ничего хорошего как для Гуннхильд, так и для себя. Ведь если бы Горм нехорошо обошелся с Гуннхильд, Олаву и Рагнвальду родовая честь предписывала бы так же обойтись с Ингер. Продать ее в Серкланд, конечно, Рагнвальд бы не позволил, но и назвать своей законной женой никак бы не смог и вынужден был бы предложить любимой девушке место наложницы.

Поэтому благополучное возвращение Гуннхильд, означавшее готовность Горма к примирению, привело их в восторг и ликование. Когда Регнер привел в Торсхейм грустную рыжеволосую девушку в синем плаще, на нее смотрели как на вернувшуюся из Хель. А она едва замечала объятия родных, радостные крики дружины, зато с Ингер поздоровалась более оживленно: их объединяла общая скорбь по Кнуту. Обе они считали, что Рагнвальд поступил правильно, убив Годперта, хотя едва ли Горм и Харальд согласятся, что месть свершилась и раздор завершен. Но так сохранялась хотя бы надежда на примирение, а останься Годперт в живых, получилось бы, что Олав берет на себя ответственность за смерть Кнута.

– Только ему все равно было не жить, – сказала Ингер, когда девушки ушли в женский покой Торсхейма отдыхать и разбирать сундуки с приданым Ингер. – Я знаю Регнера: будь у него десять человек, будь у него хоть один человек, он все равно не уехал бы, оставив этого пса переодетого в живых. Так или иначе он бы его достал. Это был слишком ничтожный человечишка, чтобы конунги марали в его крови свое оружие; Регнер убил бы его, чтобы он не смел ходить и гордиться, что на его руках кровь конунга, а уж с Олавом разобрался бы потом мой отец.

Гордый Олав немедленно послал на Адельсё уведомить Бьёрна-конунга о своих успехах. Оставалось дождаться Харальда, чтобы справить свадьбу – без родичей невесты она не будет иметь законной силы. Однако и невеста, и сестра жениха были далеко не так веселы, как обычно в таких случаях. Смерть человека, дорогого им обеим, угнетала.

К вечеру Гуннхильд отдохнула и взяла себя в руки настолько, что уже могла выйти к гостям Атли Сухопарого, сохраняя если не веселый, то хотя бы невозмутимый вид. Она не сомневалась, что все варинги, все лучшие люди Бьёрко соберутся поглядеть на нее. И действительно: выйдя в грид, чтобы занять почетные места за женским столом, две девушки, такие красивые каждая по-своему, такие решительные и отважные, привлекли к себе все взоры и вызвали целую бурю приветственных криков.

– А у нас тут есть еще один гость! – закричал Олав, уже раскрасневшийся от духоты и пива, когда они подошли ближе. – Вы обе с ним знакомы, и я знаю, будете рады вновь встретить такого учтивого и мудрого человека!

Девушки обернулись туда, где один из гостей на лучших местах поднялся, чтобы их поприветствовать, и обе переменились в лице. Перед ними стоял невысокий, представительного вида мужчина, лет пятидесяти, с аккуратно причесанными рыжеватыми седеющими волосами и такой же бородкой, одетый в синий кафтан с отделкой из красного шелка, с серебряной цепью на груди и множеством дорогих перстней. Сигурд Щедрый, ярл Трёнделага!

Ингер вспыхнула, увидев его, и невольно стиснула руку Гуннхильд; последняя просто удивилась. После бегства Ингер говорить о ее браке с норвежским конунгом Хаконом, конечно, уже не приходилось. Горм проводил Сигурда с богатыми подарками для Хакона и уверениями в дружбе, но, конечно, славы им столь бесславное завершение сватовства не прибавило.

– Что, Ингер, испугалась? – кричал со своего места веселый Олав. – Думаешь, Сигурд опять за тобой приехал? Нет, мы своего уже не отдадим!

На лице Ингер ясно отразилась надежда, что дядя ее будущего мужа свалится за борт в первый же раз, как выйдет в море. Сигурд-ярл тоже с некоторым трудом сохранял невозмутимость, и лишь один Олав думал, что весело шутит, напоминая собеседникам о неприятных для них вещах. Ингер ослушалась родителей и убежала из дома с врагом рода, к тому же пока не стала его законной женой, а Сигурд потерпел неудачу, к тому же честь его конунга была задета не на шутку.

– У меня хорошая новость для тебя, Хильда! – Олав, не замечая, как мрачнеют лица вокруг, поднял рог с пивом. – Есть один замысел, который принесет счастье и честь нам всем! Ты лишилась жениха, а Хакон-конунг лишился невесты, которая убежала от него, ха-ха! Но теперь все устроится! Сигурд-ярл уверен, что Хакон-конунг будет рад назвать тебя своей законной женой и королевой, и я сказал бы, что ничего лучше нам и не придумать!

Гуннхильд в изумлении взглянула на отца, потом на Сигурда и отправилась к своему месту за столом – такие новости легче переваривать сидя.

Как выяснилось, Сигурд-ярл находился в Бьёрко уже некоторое время, но замысел о будущем Гуннхильд возник только сегодня, когда она благополучно вернулась. До того Олав уже вовсю раздумывал, с кем бы заключить союз путем ее брака; Бьёрн-конунг был слишком стар, Олав, его сын, уже имел двух жен и многочисленное потомство. Наиболее выгодным казалось поискать жениха для дочери в Стране Саксов: сам Отта-кейсар несколько лет назад овдовел, да и среди его родичей и приближенных можно было найти подходящего жениха.

Рагнвальду не нравился этот замысел, поскольку предполагал крещение и обязательство утверждать Христову веру в Южной Ютландии, платить церковную подать и так далее – а это грозило бы большими внутренними сложностями. Но Олава это не смущало. Он предполагал для начала отправить дочь к Отто – на правах родственницы искать приюта и защиты, а там, глядишь, она приглянется вдовому королю. Вон ведь как ловко она обошла Кнютлингов! Но с появлением Сигурда, ярла все изменилось: Олав предпочел союз с норвежским королем. Он быстро смекнул, что Хакон, оскорбленный бегством Ингер, охотно протянет руку врагам Горма и поддержит их в борьбе за утраченные владения. А когда Гуннхильд вернулась, привезя Кольцо Фрейи, Олав и вовсе расцвел, уверенный, что боги и судьба вновь обратились к нему лицом.