Мелькнуло в памяти что-то ужасное, что открылось ей в эту ночь… или приснилось, или ведьма успела что-то сказать, прежде чем умереть… Гуннхильд не помнила, да и в чем заключается обещанный ужас, тоже не помнила.

– Но еще не поздно! – продолжала Хлода. – Улла рассказала мне, что нужно делать. Ты можешь заменить ее! Ты ведь умеешь, я знаю, Горм и Тюра говорили, что ты способная… Ты отправишься в полет вместо Уллы и сама настигнешь его, а я буду помогать тебе и петь. Я отомщу за своих родичей, а ты спасешь своих.

Но не успела Гуннхильд ничего ответить, как в круг света угасающего костра торопливо прихромал Кетиль.

– Госпожа, давай сделаем это сейчас! – воскликнул он, размахивая длинным ножом мертвой колдуньи с рукоятью из кривого отростка оленьего рога. – Это удобный случай! Это нож мерзкой бабы, мы сделаем это, а люди будут думать, что это сделала ведьма! Ты можешь выкупить жизнь твоих родичей – двое за двоих!

Он повернулся к Хлоде, по его лицу женщина сразу все поняла. Двое за двоих!

Не издав ни звука, Хлода развернулась и бросилась бежать в темноту, прочь от костра, вниз по склону. Вскрикнув от досады, Кетиль бросился за ней, но куда ему, хромому старику, было угнаться за молодой проворной женщиной, спасающей две жизни, свою и ребенка! Беременность Хлоды была еще совсем не заметна и не лишала ее резвости, даже наоборот, придавала сил.

– Беги же за ней! – крикнул Кетиль, но Гуннхильд не двинулась с места.

Тогда он метнул нож в темноту, туда, куда убежала Хлода; донесся глухой звук – лезвие вонзилось в дерево.

– Сдается мне, госпожа еще пожалеет об этом! – с досадой бормотал Кетиль, хромая обратно. – Ну, теперь уж ничего не поделать. Лучше нам теперь уйти отсюда – как бы эта троллиха не привела людей и не сказала, что это мы тут творим дурную ворожбу и жжем колдовские травы!

Гуннхильд опомнилась: уйти отсюда поскорее ей очень хотелось. Она сделала несколько шагов прочь от костра, но потом вспомнила кое-что и остановилась.

– Постой! Здесь же была третья женщина… старуха… Она стояла вон там и тоже пела, когда мы подошли.

– Госпожа тоже заметила? Сдается мне, это была не живая старуха… Она из тех, что не оставляют следов на снегу и на песке. Но теперь уж она далеко – ей пришлось убраться, когда прекратили петь вардлок и выплеснули «пиво духов».

Гуннхильд передернула плечами и пошла прочь. Опираясь на рукоять Ключа от Счастья, она осторожно пробиралась вниз по склону среди камней и кустов и даже наткнулась на свой брошенный плащ – что было очень кстати. Когда возбуждение схлынуло, от напряжения чувств и растраты сил она начала мерзнуть так, что стучали зубы. А может, к рассвету холодало.

* * *

Когда Гуннхильд проснулась, было уже светло. Она ничуть не удивилась, обнаружив себя на вершине Дома Фрейра, в шалаше из еловых ветвей, на подстилке из лапника и шкур. Она прекрасно помнила, почему и зачем здесь оказалась и почему у нее под рукой лежит ростовой топор. И вещий сон, ради которого она сюда пришла, помнился совершенно отчетливо. Гуннхильд содрогнулась, бросив мысленный взгляд назад в ночь: три норны у костра варили злые чары, чтобы погубить Харальда, а потом…

Гуннхильд положила руку на рукоять секиры. Твердое дерево было выглажено мужскими ладонями, многократно его сжимавшими, и ей было приятно к нему прикоснуться, как к руке самого Харальда. Каких же ужасов не приснится! Будто она своими руками убила одну из норн – среднюю…

А младшая из норн имела лицо Хлоды. Всплыл в памяти разговор, который они вели, и Гуннхильд села на подстилке. Внутри похолодело. Это был… не сон?

Она вопросительно взглянула на секиру, будто та, как живое существо, могла подтвердить или опровергнуть ее догадки. Еще там был Кетиль Заплатка, который и привел ее на холм норн… или ведьм, но он исчез, растворился во тьме, после того как проводил ее сюда. Да и был ли он, хромой нищий, послуживший ей духом-проводником? Нет, наверное, это был все же сон. Уж слишком все это напоминало путешествие колдуна, владеющего искусством сейда.

Но неприятное чувство не проходило. Гуннхильд помнила, что минувшей ночью ей открылось еще нечто ужасное… нечто непоправимое, какое-то большое горе… Она что-то знает, но память вытесняет это знание, не хочет допустить его… Однако придется вспомнить. Сейчас она встанет, пойдет назад в Эбергорд, и там Горм и Тюра спросят ее, какой сон послали ей боги. Надо будет отвечать. Беду от Харальда она отвела, но кто-то другой…

Хлода говорила, что лишь ценой смерти Харальда можно обезопасить ее собственных родичей, отца и брата. У Гуннхильд упало сердце: неужели она, помешав ведьмам загубить Гормова сына, тем погубила свой род? Она закрыла лицо руками, не желая даже думать о возможности такого выбора.

И тем более о том, что она, судя по всему, уже его сделала…

Но разве могла она поступить иначе? Что было бы, если бы после этой ночи Харальд не проснулся – там, в Хейдабьоре, умер бы во сне? Хлоду, конечно, никто бы не заподозрил. А вот ее, Гуннхильд, вполне бы могли. Она-то ночевала вне дома, в священном месте, с обрядовым оружием, собираясь обращаться к богам! Люди решили бы, что она сделала совсем не то, что обещала: не пыталась увидеть вещий сон, а при помощи сейда отправила свой дух в полет и погубила врага своей семьи! При таком совпадении даже Горм, явно к ней благоволящий, усомнился бы в своей правоте.

Или она должна была отдать в жертву себя, лишь бы спасти двоих последних мужчин своего рода? Возможно, Асфрид решила бы, что так. Пожертвовать собой… и Харальдом… Умереть, броситься в бездну, увлекая за собой врага… Может, ей и следовало так поступить, но разве она принимала решение? Гуннхильд помнила вспышку силы, наполнившей ее в те мгновения. Иное, высшее существо действовало ее руками. Это оно смело злые чары, сожгло, будто пламя факела паутину в углу, а ей оставалось лишь повиноваться воле богов. Значит, боги на стороне Харальда. А ей, как и многим героям древности, подобает с достоинством и твердостью принимать предначертанное.

Но нельзя же было вечно сидеть на вершине Дома Фрейра, будто валькирия на кургане, в обществе ростового топора. Солнце давно встало, под плащом и шкурами было жарко. Пришла пора выбираться из мира духов обратно к людям.

Гуннхильд выползла из шалаша и стала осторожно спускаться, используя древко секиры как посох. Подумать только, да неужели она ходила здесь глухой ночью, в темноте, почти бегом! Как только шею не свернула?

Она устала и проголодалась, хотелось умыться, расчесать волосы, поесть, отдохнуть в доме на лежанке… И все же Гуннхильд брела не спеша, опираясь на Ключ от Счастья, будто ночные образы еще цеплялись за подол.

Вот показался Эбергорд, и Гуннхильд удивилась – ворота были распахнуты, вокруг никого. Она вошла, оглядела пустой двор. Что такое? Усадьба будто вымерла.

В женском покое она обнаружила Унн и двух пожилых служанок Тюры, но больше никого.

– Куда все подевались? Где королева? Где конунг?