При мысли о Кнуте Гуннхильд вновь принималась плакать, хотя прошло уже немало дней. Вся жизнь ее рухнула. За эти месяцы она привыкла к Эбергорду, к семье и домочадцам Горма, привыкла к мысли, что останется здесь на всю жизнь и даст продолжение этому роду. Харальд волновал и притягивал ее больше, чем его старший брат, но внезапную гибель в расцвете лет своего жениха она переживала очень тяжело, страдая как за него, так и за себя. Если бы не Харальд, они с Кнутом отлично поладили бы и прожили прекрасную долгую жизнь, как Горм и Тюра. Да и Харальд не смог бы ей помешать – Гуннхильд надеялась, что со временем брак с Кнутом излечил бы ее от ненужной страсти к его младшему брату.

И, сколь ни кажется это противоречивым, при мысли о Харальде ее слезы начинали литься сильнее. Горм отослал ее до того, как его младший и ныне единственный сын вернулся из Хейдабьора, и Гуннхильд перед отъездом не успела его повидать. Горм считал, что так будет лучше. Он знал, что Харальд и раньше недолюбливал дочь Олава, свою будущую невестку, а теперь, когда его брат погиб, встреча не сулила ничего хорошего. Не видя ее, Харальду будет легче держать себя в руках и рассуждать здраво. Впрочем, увидеться им еще придется – он приедет сюда, вернувшись из Хейдабьора, чтобы от имени рода принять участие в свадьбе Ингер. Но после случившегося Гуннхильд страшила эта грядущая встреча: представляя, как увидит ненависть в его сверкающих голубых глазах, она жмурилась и думала, что лучше ей умереть, чем дожить до этого.

Когда Регнер вернулся из Бьёрко с мертвым телом Кнута, заодно он привез требование Олава прислать к нему его дочь. А иначе он, мол, продаст Ингер какому-нибудь работорговцу, уезжающему в Серкланд. Даже вычислил примерную цену, которую за нее можно будет получить. Всем в окрестностях Эбергорда – и хирдманам, и хёвдингам, и простым бондам – это требование и угроза показались непомерно наглыми. Сам собой собрался тинг, и люди сказали Горму, что желают немедленно снарядить корабли, чтобы отмстить за смерть Кнута и вернуть Ингер домой. Но Горм, ко всеобщему удивлению, решил совершенно иначе и сразу принял требование своего соперника!

– Ведь у них остается Ингер, – напомнил он Регнеру и прочим, кто жаждал мести. – И если мы не вернем Олаву Гуннхильд, наша дочь может стать рабыней.

– Но если мы вернем Олаву его дочь, у него будет заложница, а у нас нет! Или он обещал вернуть и Ингер?

– Нет уж, этого не надо! – Тюра с заплаканным лицом и покрасневшим носом горестно покачала головой. – Если еще наша дочь вернется, побыв наложницей Рагнвальда… Как будто мало горя на нас свалилось!

– Мы думаем, что для чести рода и для самой Ингер ей лучше оставаться там, где она сейчас, – кивнул Горм. – Если, как ты говоришь, она и Рагнвальд привязаны друг к другу…

– У меня создалось такое впечатление, – хмуро подтвердил Регнер. – Очень жаль, что никто из нас не приметил этой привязанности раньше!

– Что о том тужить, чего нельзя воротить? Нет, сейчас нам больше нельзя углублять раздор с Инглингами. Даже мстить еще рано. Это вовсе не значит, будто я намерен оставить без отмщения смерть моего старшего сына. Просто она должна будет осуществиться вовсе не через дочь Олава. Я поговорю об этом с Харальдом, когда он вернется. А Гуннхильд… я хочу, чтобы ты, Регнер, отвез ее на Бьёрко и передал родичам. А с ней приданое моей дочери Ингер и согласие на брак при условии, что Южная Ютландия остается во владении Инглингов и впоследствии будет передана детям Ингер. Когда вернется Харальд, он приедет на Бьёрко, чтобы присутствовать на свадьбе – ведь ждать осенних пиров больше ни к чему… Но боги не так суровы к нам, как может показаться, – попытался Горм утешить жену и приближенных, хотя сам лишь с большим усилием сохранял бодрый вид. – Ведь теперь может случиться лишь одно из двух. Если боги с нами, то чуть раньше или чуть позже они дадут нам возможность отомстить и возместить все потери. А если не с нами… что ж, в Южной Ютландии станет королевой моя дочь. Разве это плохо? Ты ведь всегда хотела, чтобы Ингер стала королевой.

И Тюра, и дружина видела, что Горм не говорит всего, о чем думает, но спорить с ним никто не стал. А он приказал позвать Гуннхильд, которая почти не выходила из женского покоя.

– Собирайся в дорогу, девушка, – сказал он ей. – Ты поедешь в Бьёрко, к твоему отцу и брату, как они того пожелали.

Гуннхильд глянула на него в удивлении: из невесты старшего сына превратившись в члена рода кровных врагов, она не ждала для себя ничего доброго.

– Также я прошу тебя быть доброй родственницей моей дочери Ингер. Ее свадьба с твоим братом должна быть вскоре справлена по закону, – продолжал Горм. – Не знаю, приведется ли нам еще увидеться, но я прошу тебя помнить, что мы были добры к тебе… И мне очень горько, что из-за… что судьба лишила меня радости видеть тебя женой моего…

Он умолк, не в силах дальше говорить об этом. Гуннхильд, сама едва сдерживая слезы, не поднимала глаз. Она понимала, что Горм идет против обычая, но уважала его за великодушие и силу. Нужно ведь очень много силы духа, чтобы не мстить тому, кто слаб и находится в твоей власти.

– Сколько бы мне ни пришлось прожить, я всегда буду помнить твою доброту и великодушие, – с трудом выговорила она. – Поверь, мне больно… что я должна уйти из твоего дома, когда я… уже думала, что останусь здесь навсегда…

– Увы! – Горм вздохнул. – Я тоже был уверен, что в твоем лице Дания обретет новую королеву, которой будет гордиться. Но теперь я вынужден вернуть тебя в твою семью… у меня ведь больше нет для тебя жениха.

Гуннхильд не поднимала головы.

– Я, признаться, подумывал предложить Харальду… – начал Горм. – Но мне показалось, что у тебя с ним… не складывается дружбы. И к тому же Хлода теперь беременна и родит ему первого, старшего ребенка. Насколько я знаю Харальда, он не захочет отослать мать своего ребенка. А ты ведь не захочешь жить в одном доме с Хлодой?

– О нет! – Гуннхильд содрогнулась, вспомнив их последнюю встречу – на вершине холма, при свете костра, в облаке пара от колдовских трав.

Ей очень много хотелось бы сказать – и Горму, и самому Харальду. Да, она верила, что он не захочет отослать мать своего ребенка, чтобы взять другую жену, пусть гораздо более выгодную и даже более милую ему. И не подозревает, что будущая мать наследника желала и готовила ему гибель! Но как Гуннхильд могла об этом рассказать? Она бросила испуганный взгляд на Ключ от Счастья, будто тот мог ее выдать. Но топор молча висел на своем обычном месте, над помостом, за спиной сидящего конунга.

Гуннхильд и сейчас не была полностью уверена, что события той страшной ночи ей не приснились. Как она объяснила бы, что сама попала на тот холм? Выдать Кетиля она никак не могла – кроме двух служанок, он оставался ее единственным сторонником здесь, единственной опорой на случай каких-то неприятностей. И пришлось бы рассказать о том, как она своими руками убила ведьму! Обвинить Хлоду в умысле колдовством погубить собственного мужа! А та могла бы сказать, что Гуннхильд все выдумала, или свалить вину на нее. Гуннхильд не хотела рисковать: ведь их с Хлодой положение в один день изменилось самым решительным образом. Гуннхильд из будущей королевы стала никем, а Хлода из наложницы – матерью будущего конунга.