Завтракать на балкон они вышли вместе. Легкий складной столик был застелен кружевной скатертью ручной работы и уставлен антикварной фарфоровой и серебряной посудой. Серебряные столовые приборы были тяжелыми, массивными и, наверное, тоже служили роду Кастеляров уже немало десятилетий.

К столу то и дело подходили горничные с уставленными снедью подносами; ими беззвучно дирижировал пришедший первым мажордом, и Рафаэль вынужден был прекратить неприятный разговор. Кроме того, в присутствии слуг Рафаэль вряд ли мог позволить себе какие-либо вольности, которые он наверняка имел в виду, когда ворвался к ней в спальню.

Как бы там ни было, теперь ничто не мешало ей отдать должное завтраку, и Джессика признала, что так вкусно она давно не ела. Сначала подали крепкий горячий кофе с молоком, свежий ананасовый сок и нарезанную ломтиками дыню. Этого было вполне достаточно, чтобы насытиться, но блюда продолжали прибывать одно за другим. Принесли папайю, потом появилось блюдо с нарезанным ломтиками домашним сыром, потом подошла очередь горячего рулета с ветчиной и жаренных в масле бананов, за ними последовали печеный сладкий картофель, крошечные пирожки-бурито, начиненные плавленым сыром и мякотью кокоса, а на десерт были безе, плавающие в горячем сладком сиропе из манго и ананаса, и кокосовый пирог. Каждое блюдо было к тому же украшено цветами и подавалось со всей возможной торжественностью. В начале трапезы — язык не поворачивался назвать это пиршество завтраком — Джессика почти не чувствовала голода, однако продолжала есть и пить — лишь бы не встречаться взглядом с Рафаэлем. Еда, однако, была такой вкусной, что у нее неожиданно проснулся аппетит. Она проглотила одно безе с ломтиком манго и уже подняла вилку, чтобы выловить еще одно, когда почувствовала на себе внимательный взгляд Рафаэля. Подняв голову, Джессика увидела, что на его губах играет довольная улыбка.

— В чем дело? — спросила она с вызовом.

— Ни в чем. Просто я рад, что вчерашние события не повлияли на твой аппетит. И потом, мне интересно смотреть, как ты ешь. У нас в Бразилии во время еды не держат левую руку на коленях, словно ее вдруг парализовало. Когда мы кладем что-нибудь в рот, мы не откладываем нож: у нас — как и в Европе — принято держать нож в правой руке и пользоваться им по мере надобности. Нет, я вовсе не критикую тебя: твоя манера очаровательна, но здесь она выглядит несколько странной.

— Возможно, — ответила Джессика с ледяной улыбкой. — Я не буду ничего говорить насчет соринки в чужом глазу, но заявляю твердо: ты никогда не заставишь меня чистить вареную креветку при помощи вилки и ножа, как это делаешь ты. Кстати, мне казалось, что ты уже должен был привыкнуть к американской манере вести себя за столом.

— Представь себе, я знаком с этикетом, — парировал Рафаэль. — Но в любом бразильском ресторане ты, пожалуй, обратила бы на себя всеобщее внимание.

В его голосе не было ни гнева, ни раздражения — только снисходительное превосходство, и Джессике захотелось его ударить.

— Звучит как комплимент, — сказала она едко. — Но твои родичи, похоже, ждут от меня чего-то большего, чем просто знаний правил поведения за столом; не зря же ты учишь меня не только тому, как надо держать вилку, но и тому, что говорить, а о чем — молчать. Так чего же ты добиваешься, Кастеляр?

Рафаэль обреченно вздохнул и, вытерев губы салфеткой, резко бросил ее на стол возле своей тарелки. Кажется, теперь он окончательно понял, что Джессика намеревалась противоречить ему абсолютно во всем. Джессика была гордой и сильной женщиной, которую нельзя было заставить склониться перед чужой волей. Она была достаточно умна, чтобы покориться неизбежному, но Рафаэль был уверен, что Джессика заставит его дорого заплатить за то, что он лишил ее свободы выбора. За удовольствие всегда приходится платить — он усвоил это очень хорошо. Рафаэль готов был платить, и все же он не мог без грусти думать о том, что ему нужно было нечто совершенно другое: ее собственная готовность идти к нему навстречу.

Кастеляр знал, что существуют женщины, которых несет по жизни всепоглощающая стихия их собственных чувств. Такие женщины способны, не рассуждая, следовать велениям своей страсти, нисколько не задумываясь о последствиях, но Джессика была совсем другой. Что будет, если он сейчас протянет руки и заключит ее в объятия? Растает ли она в его руках, отдастся ли его ласкам, или плюнет ему в лицо? Судя по тому, что он о ней знал, последний вариант был наиболее вероятным.

И все же она была совершенно прелестна! Ее волосы все еще были взлохмачены после сна, халат слегка распахнулся, обнажая плавный изгиб изящной шеи, а губы влажно блестели от сока. Он хотел ее, хотел так сильно, что все тело его мучительно заныло. Хорошо еще, что кружево свешивающейся со стола скатерти скрывает от нее несомненные признаки его возбуждения. И все же, несмотря на все свои опасения, Рафаэль попытал бы счастья, если бы не боялся, что она уступит ему по причинам, не имеющим ничего общего с ее чувствами.

К счастью, ему удалось справиться с собой. Существовали в жизни вещи слишком важные, чтобы ими можно было рисковать, хотя слепой случай мог сделать их и поистине бесценными, и совершено бесполезными.

С внезапным раздражением отодвинув от себя тарелку, Рафаэль сказал:

— Существует еще кое-что, что тебе следует знать о нашем образе жизни. Например, я сказал, что являюсь главой семьи. Это отнюдь не значит, что я только руковожу нашей компанией или распоряжаюсь всеми семейными финансами. Я — patrao, или патрон — человек, который является высшим авторитетом для всех остальных членов клана и который в конечном счете отвечает абсолютно за все.

— Патрон? — переспросила Джессика. — Скажи лучше — «крестный отец»!

Его губы слегка скривились; это было признаком крайнего раздражения, и Джессика прикусила язык.

— Ты и права, и не права. Во всяком случае, ничего зловещего или преступного здесь нет, хотя, как и «крестный отец» мафии, я пользуюсь неограниченной властью, по крайней мере — теоретически. Я даю имена младенцам, я решаю, в какую школу будет ходить мой племянник или племянница, я одобряю — или не одобряю — браки моих родственников и использую свои связи и свой авторитет, чтобы найти им хорошую работу. Я даже распределяю участки на семейном кладбище и занимаюсь еще множеством подобных дел, и даже самые дальние мои родственники вправе рассчитывать на мое внимание и помощь. И это никакая не благотворительность, это — мой долг. Я лично отвечаю за то, чтобы члены моей семьи получили образование, чтобы никто из них не остался без куска хлеба, без работы или без крыши над головой, чтобы никто не умер холостым и не остался без помощи и заботы в старости. Я готов даже платить за все это из своего кармана, если никто из более близких родственников не в состоянии сделать это. А ты, Джессика, станешь моей patroa, моей леди, в обязанности которой входит помогать своему мужу принимать правильные решения. Понимаешь теперь, почему все мои родственники будут озабочены тем, поймешь ли ты, захочешь ли принять этот порядок? Ведь ты сможешь влиять на мои решения, а от них зависит их благосостояние, их спокойствие, их счастье, наконец!