— Сеньора настояла, — сказал он. — Она сказала, что так сеньорите Джессике будет удобнее. — Шофер пожал плечами. — Вы же знаете ее, сеньор Рафаэль. Никто не может спорить с вашей матушкой.

— Жуан мог бы попытаться, — едко сказал Рафаэль. Губы водителя чуть дрогнули, но веселые огоньки в глазах не погасли.

— Мог бы, но не стал. Она же всегда оказывается права, поэтому спорить с ней — напрасная трата времени.

Рафаэль сострил покорную мину. Негромко вздохнув, он сказал:

— Что ж, пусть будет так.

Карлос направился к своей машине. Поскольку, как поняла Джессика, он регулярно летал в Штаты и обратно, она стояла на стоянке в аэропорту. Карлос собирался забрать их багаж и отправиться вперед вместе с Пепе, чтобы, как он пояснил с легким поклоном, к их приезду все вещи были уже на месте.

Рафаэль помог Джессике устроиться в машине и сел сам. Жуан занял место за рулем. Стеклянная перегородка, отделявшая водительское место от пассажирского салона, беззвучно поднялась, и лимузин величественно тронулся с места, направляясь к выезду из аэропорта. Он был длинным, широким и тяжелым и, несомненно, пожирал бензин в огромных количествах, однако двигался удивительно плавно, и езда в такой машине способна была доставить настоящее удовольствие, уже почти забытое американцами в век рационализма и повальной экономии.

Их путь лежал через оживленную курортную зону Боа-Биажем, и Джессика любовалась выстроившимися вдоль береговой линии высотными отелями, уличными кафе и ночными клубами, сияющими огнями неоновых реклам. Несмотря на поздний час, улицы были запружены туристами, и до ее слуха то и дело доносились громкая разноязыкая речь и взрывы беззаботного смеха. Еще через десять минут они оказались в старой части Ресифе, где на улицах было значительно тише, хотя гуляющих и тут хватало.

Джессика видела богато украшенные каменной резьбой старинные усадьбы в стиле барокко; видела виллы, огороженные высокими, выкрашенными известкой каменными стенами; видела горбатые мосты с балюстрадами и древние соборы, тянувшие к небу свои остроконечные шпили. Но больше всего ее поразило обилие цветов, которые, казалось, росли буквально везде. Ползучая бугенвиллея оплетала балконы зданий; цветущий гибискус стоял вдоль улиц сплошной стеной, а каменные изгороди были почти полностью скрыты аламандой, желтые цветы которой горели на фоне темной листвы словно крошечные звезды. Высокие пальмы, высаженные вдоль улиц, тихонько покачивали растрепанными головами и глухо шуршали тяжелыми ветками.

Когда Джессика завозилась на сиденье и подалась вперед, чтобы лучше видеть, Рафаэль негромко сказал:

— Немногие американцы приезжают в Ресифе, и это очень жаль, потому что этот город гораздо красивее и безопаснее, чем Рио. Его название означает «риф», потому что открывшие это место моряки долго не могли преодолеть опасный барьер из подводных скал и кораллов, который защищает берег от океанских волн. Ну а их потомки предпочли бы, наверное, чтобы рифов было поменьше, и они не мешали бы им кататься на досках для серфинга.

Если захочешь, мы можем приехать сюда потом, — предложил Рафаэль. — Но сейчас не будем останавливаться. Дело в том, что я называю Ресифе своим родным городом просто для удобства, на самом же деле я живу несколько севернее его, за Олиндой…

Джессике, внимательно слушавшей его, вдруг почудилось, что в речи Рафаэля Кастеляра появился акцент, которого раньше не было, и даже его жесты и слова стали более церемонными, подчеркнуто вежливыми. Конечно, это могло ей и показаться, но Джессика подумала, что это возвращение в родные края заставило его измениться. Черты лица Рафаэля, едва различимые в полумраке салона, тоже казались теперь иными. Они стали какими-то чужими, незнакомыми, и это открытие неприятно поразило Джессику. Одно дело, подумала она в отчаянии, чувствуя, как у нее отчего-то засосало под ложечкой, общаться с ним в Штатах, где он ведет себя так, как принято в Америке. И совсем другое — иметь с ним дело у него на родине, где Рафаэль снова стал самим собой, и теперь ее очередь принимать его правила и приспосабливаться.

— Городок, где ты живешь, называется Олинда? — переспросила она, чтобы скрыть свое замешательство.

— Это один городок из трех, которые вместе образуют Большое Ресифе. Рассказывают, что португальский капитан, который еще в шестнадцатом веке первым подошел к этим берегам после многомесячного плавания, вскричал в восторге «О, linda!». В переводе это означает что-то вроде «Как прекрасно!», и мы с ним вполне согласны.

— А твои предки давно поселились здесь?

— Давно. Примерно четыре столетия назад.

Это было сказано без хвастовства, чуточку небрежно, но никак не равнодушно. Так мог говорить только человек, который хорошо знает и чувствует свои корни. Ничто в его интонации не выдало и того обстоятельства, что он догадывается, откуда Джессика могла почерпнуть свои сведения, хотя скорее всего он не мог понять, что она читала его досье.

— Странно… — сказала Джессика. — Странно думать, что люди жили здесь задолго до того, как был основан Новый Орлеан.

Рафаэль улыбнулся.

— В истории этих двух городов много общего. Оба переживали не самые легкие времена, когда они оказались отрезаны от Европы, и оба преодолели огромные трудности, стараясь сохранить себя как центры цивилизации. И там, и там жители строили на голом месте церкви и дома, хотя пираты ломились в парадную дверь, а с черного хода угрожали индейцы. Таким образом мы все — потомки уцелевших, выживших, и просто так мы не сдаемся. Это у нас в крови, и одолеть нас очень и очень нелегко.

Было ли в его словах предупреждение, адресованное лично ей? Джессика не могла этого сказать. Возможно, это ее обостренная чувствительность сыграла с ней злую шутку, заставив услышать ударение или заподозрить скрытый подтекст там, где на самом деле ничего особенного не было.

— Некоторые все равно сдаются быстрее, но есть такие, кто может выстоять вопреки всему, — с чувством произнесла Джессика.

Рафаэль повернулся к ней, но Джессика поспешно отвела глаза.

Когда и Ресифе, и Олинда остались позади, шоссе обступили густые пальмовые рощи и заросли сахарного тростника. Потом за окном промелькнули несколько деревень, каждая из которых состояла из десятка крытых соломой хижин, сгрудившихся вокруг покосившейся церквушки. Еще через несколько миль лимузин свернул с шоссе на грунтовую дорогу, плавно покачиваясь в колеях, которые в свете фар напоминали две дорожки из серебристого песка. Наконец впереди показалась высокая стена, увенчанная по краю вездесущей бугенвиллеей. Она увидела массивный старый дом с балконами и галереями — такой высокий, что верхушки пальм покачивались вровень с его плоской крышей, огражденной резным каменным парапетом. Лимузин юркнул в открытые ворота и покатился по каменным плитам двора.

Большой дом был темен и тих. Знакомство с матерью Рафаэля и другими родственниками откладывалось на несколько часов — до утра.