Но джунглям Топожвари-Мэш плевать на чернила исписанные в климате средней полосы. В нескончаемой борьбе за место под Мировым Светом, они порождают не только новые виды жизни, но, как мы поняли только теперь, еще и новые разумы. Другие. Нечеловеческие.

В общем, за время похода пёсиков-носильщиков мы теряли всякими способами. Лапка попросту оказался первым – потому лучше запомнился. Ему повезло хотя бы умереть, заполучив кличку. Большинство не удостоилось даже таких почестей. Наши собачки дохли от всяческих болезней, вполне вероятно, неизвестных среди культурных пород до того. Мучались от укусов каких-то жутких насекомых, при взгляде на которые сердце пело, от того, что эта гадость не выбрала для нападения кого-то из нас. Некоторые мучались так, что самым гуманным действием с нашей стороны оказывалась стрельба в упор, в лоб. Ясное дело, что после этого данный пёсик не мог тявкать и лизать руки в благодарности, но, наверное, его упархивающая куда-то ближе к Мировому Свету душа это наверняка делала.

Иногда наши тяв-тяв попросту пропадали. Когда с пожитками, когда без. Если пёс испарялся с места лежки на привале, то об этом всегда напоминал перекушенный привязной ремень. Кем перекушенный? Самим пёсиком или кем-то похуже, об этом приходилось только гадать. Разумеется, можно было взывать к джунглям: «Ко мне! Ути-ути! На колбаску!» Поскольку, как уже указывалось, клички наша свора заполучала крайне редко, то и зов в джунгли разносился как бы без определенного адресата. Впрочем, если бы мы звали: – «Кругляк!», – или там: «Дики! Иди к папочкам!», то ничего бы принципиально не изменилось. Какой-нибудь питон, заглотнувших тяв-тявку целиком, разве что отрыгнул бы с просыпу, и не более того.

Одно время грешили на марайя. Ну, и на прочих аборигенов. Не, не на диких. Как-то все же, на счет вторжения извне мы весьма доверяли Маргиту и его воякам. Если б не доверяли, то тогда б померли все от бессонницы давным-давно. А грешили мы – точнее, тот же гвардии-ротмистр, да и проводник-охотник тоже – на наших собственных туземцев. Наемных носильщиков. Насторожило то, что когда еще Лапка отмучился, и отдал собачью душу Мировому Свету, то марайи из племени поклонников Песчаного Великана просили отдать его им в качестве добавочного пропитания. Очень, оказывается, собачатину любят. Страсть просто. Жуж Шоймар тогда еще со мной посоветовался. Решили, что не стоит по двум причинам. Во-первых, черт знает, что за токсин остался внутри мохнатого трупа, а, во-вторых, не стоило создавать прецедент. Если наши грузчики-носильщики усвоят, что померших собак им обязательно отдают, то не будут ли они каким-то образом провоцировать их досрочный падеж?

К тому же, консервов тогда еще хватало. А время от времени кто-нибудь – чаше штатный охотник Дьюка Ирнац – добывал чего-то свеженькое, мясное, или тоже съедобное, но по растительной части. Так что, хотя на нас можно повесить различные прегрешения... Ну там, рабовладение, неумеренную эксплуатацию развивающихся первобытных народов, но вот грех поедания собственных носильщиков, то есть, в более узком смысле, мохнатых друзей человека, на нас повесить не удастся. Уж по этой-то причине, ни один пёсик своё тяжкое житие не оборвал.

От собаки нет никакого проку. В информационном смысле, если попугаить по-человечьи. В отличие от последних, ее не допросить. Потому прок от этого взрослого кутенка-толстуна один. Мясо, жилы и кости. Ну, еще, понятно, кровь. Молодой поросли круглоголового народа прибывает все больше, пища требуется в край. В этом плане подмога еще и от собачьей поклажи. Конечно, хотелось бы выудить из поклажи какие-нибудь документы – переносную память народа людей. Но не судьба.

Собачка семенила за гипнотизирующим ее разведчиком Коркой. Надо же, мало того, что пятнадцать кило мяса, и сколько-то кило не столь вкусных, но все же питательных костей, приперлись на бойню своим ходом, так еще и приволокли на себе десять банок тушенки – пальчики на лапках оближешь. Судя по картинке на банке, вареное мясо из какой-то крупной птицы. Моя шерстистая сущность никогда такой не видела; в лесу круглоголового народа такое пернатое не водится. Очень жаль. Хотя жалеть, понятно, не о чем. Если бы вдруг такое толстое и нежное в чавканье птичье отродье тут и водилось, то его бы давно выели под корень. В условиях дикой природы слишком вкусным быть не следует.

Кроме тушенки на пёсика-толстуна навешали три теплых одеяла из шкуры барана. Совершенно бессмысленный трофей. Подремывать на такой мягкости может быть и удобно, но никто нормально мыслящий из народа никогда не позволит себе подобной расслабухи на виду у прочих. Разве что самочка, уже непосредственно перед пометом. Непонятно зачем народу людей эти одеяла здесь? Человеческие особи, конечно, лишены естественной шкуры, но ведь вокруг, вроде бы, вполне так жарко? Уж гораздо жарче, чем на родине прибывших сюда человечьих сущностей, это уж точно.

Еще в поклаже две маленьких пачки с патронами. Что ж, разведчики не только добыли мясо, но чуток разоружили этих пришельцев с севера. Не лишнее дело, если разобраться.

Моя пещерная сущность – да и не только моя – обратила внимание на удобство собачьей сбруи. По весу на песике было навалено прилично, если исходить из длительности похода, но нес он все это весело и игриво. Так и провилял хвосточком до самой последней остановки в своей жизни. Даже не тявкнул, когда «назначенный» перекусывал горло. Глупое собачье отродье, что еще гавкнуть по этому поводу? Нет, никак не может случиться, будто они давние родственники истинного народа. Быть не может и все тут. А вот на счет сбруи следует покумекать особо. Возможно, даже оговорить с Тявкающими Только по Делу. Неплохо бы впоследствии, когда, и если, истинному народу будут подчинены человеческие сущности, заставить их пошить такие же «грузила» в изрядно-достаточном количестве. Ведь чем дальше уйдут стаи-батальоны круглоголового народа, тем больше придется с собой носить. Слишком много на Большой Суше мест, где ходячего мяса и костей совершенно не вволю.

К утру, точнее, к подъему, мы не досчитались трех марайя.

– Массаракш! – сказал Маргит Йо. – Вот что значит, с детства лазать босиком. Эти сволочи умеют ходить бесшумно.

Ему было отчего возмущаться. Ночной бивак охранялся вдвое усиленным караулом, но никто не уловил, когда туземцы сбежали. Разумеется, охрана бдела границу периметра от вторжения извне. Слежение за рабами и порядком в лагере являлось второстепенной задачей, и все же…

– Померкни Мировой Свет! – ругнулся Жуж Шоймар. – Поклажу свою они оставили нам, и теперь у нас на трех носильщиков меньше.

– Поклажу-то оставили, – кивнул ротмистр, – однако кое-что из продовольствия они все-таки утянули. И не только из продовольствия.

– Да? А что еще?

– Два мечете, четыре мясницких ножа и пистолет нашего доблестного хозяйственника Йоки Матрона.

– Вот же зараза! – Похоже, Шоймар был возмущен до глубины души. – Он что, отстегивал оружие на ночь?