Во входную дверь забарабанили, потом затрещал звонок, но барабанить не перестали, случали и звонили одновременно, и Павел кинулся в прихожую, рывком распахнул дверь, увидел Зою и быстро сказал Макарову:

— Володь, Зоя приехала. Все в порядке, попозже перезвоню.

Ничего там не было в порядке. Она молчала, тряслась и смотрела на него с таким ужасом, что он сначала ничего, кроме этого ужаса, и не заметил, почувствовал, что сам заражается этим ужасом, шагнул вперед, схватил ее за плечи, встряхнул и, стараясь говорить как можно спокойней, раздельно спросил:

— Зоя! Что случилось?

— Ты не ранен? — вроде бы удивилась она. — Это не ты?..

— Я? Нет, я не ранен, — тоже удивился Павел. — А почему я должен быть ранен?

Она закрыла глаза, помотала головой, брызги полетели в разные стороны, и тогда Павел заметил, в каком она виде, — мокрая с ног до головы, а этот ее безразмерный плащ не только мокрый, но еще и грязный, а черные ажурные колготки — опять драные, но на этот раз дыры расползаются от голых ступней.

— Девушка! — заорал внизу на лестнице сердитый мужской голос. — Стойте! Мальчик я вам, что ли, бегать тут за вами!

Павел быстро втащил Зою в квартиру и шагнул на площадку, навстречу мужику, который гнался за Зоей. Мужик, пыхтя и отдуваясь, дотопал до площадки, увидел Павла в раскрытой двери и протянул к нему руки. В каждой руке у него было по одной туфле на ужасающей платформе и с еще более ужасающими каблуками. Павел смотрел непонимающе.

— Такси, — тихо сказала Зоя за его спиной.

— Я не такси! — сердито крикнул мужик. — Сколько говорить можно? Ну, довез и довез, раз такое дело… А чужая обувь мне в машине не нужна. Бегай тут за ней под дождем…

Он сунул Зоины туфли Павлу в руки, повернулся и потопал вниз, сердито чертыхаясь на ходу. Павел посмотрел ему вслед, посмотрел на лужу, натекшую на лестничной площадке с Зоиного плаща, посмотрел на туфли в своих руках, ничего не понял, вернулся в квартиру, захлопнул дверь, бросил туфли под вешалку и обернулся к Зое. Она стояла, неловко прижавшись плечом к стене, обхватив себя руками, тряслась и глядела на него уже вроде бы не с ужасом, но все равно с не прошедшим еще страхом. И с некоторым недоверием. На полу в прихожей с ее плаща тоже уже натекла лужа.

— Ну, все, — успокаивающе заговорил Павел, опять осторожно беря ее за плечи и пытаясь оторвать от стены. — Все хорошо… Сейчас ты разденешься, в горяченькой водичке посидишь, чайку попьешь, успокоишься и все мне расскажешь…

Она послушно шевельнулась в его руках, качнулась, отделилась от стены и спросила без выражения:

— Что расскажу?

— Что захочешь — то и расскажешь, — тихо говорил он, стаскивая с нее насквозь мокрый и грязный плащ и бросая его на пол. — Что случилось, и чего ты так испугалась, и почему кинулась в такой ливень ко мне…

Она безвольно позволяла ему раздевать себя, поворачивалась, поднимала руки, а сама все время пристально рассматривала его лицо, и руки, и плечи, даже один раз заглянула куда-то за ухо, забавно вытянув шею и скосив глаза.

— Так ты правда не ранен? — опять спросила она с недоверием. — По телевизору показывали… Сказали — получил ранение… А ты бежишь, а сам весь в крови…

— Придурки, — с досадой буркнул Павел, заглянул в ванную, сдернул с вешалки полотенце, какое побольше, набросил его Зое на плечи и подтолкнул в комнату. — Пойдем, пойдем, тебе согреться надо, вытрись как следует, сейчас я ванну налью, пока чаю выпьешь, горячего, сладкого… Зой, погоди… так это что, ты потому приехала, что думала, что я ранен? У тебя ничего не случилось?

Он осторожно придерживал ее, потому что она шла, как во сне, и смотрела вокруг, явно ничего не замечая, но ответила все-таки довольно спокойным голосом:

— Как же не случилось? Они говорят — ранение… А ты весь в крови.

— Так ты из-за меня? — Павел даже поверить боялся. — Зой, перестань. Ну, что ты так испугалась?.. Они ж идиоты, они же все выдумали, это же чистой воды кино… Понаснимали черт знает чего, а потом меня вмонтировали! Придурки. И кровь не моя, и вообще все это пустяки, им просто снимать нечего, вот и врут что попало… А ты испугалась! В такой дождь, на случайной машине, на ночь глядя, к одинокому мужчине!.. Лихо ветреное…

Он усаживал ее на диван, закрывал окно, ставил на плиту чайник, наливал ванну, вынимал из нового шкафа новый плед, а сам все болтал, болтал, болтал не переставая, потому что она молчала, тряслась и все еще боялась, а он боялся показать, как ее страх его радует. Ведь она за него испугалась, и так сильно, что бросилась к нему, — на случайной машине, в такую бурю, на ночь глядя…

— Хорошее название, — сказала Зоя, погладила клетчатый надувной диван, на котором сидела, подумала и нерешительно добавила: — Где-то я его видела.

— Что видела? — не понял Павел. — Какое название?

— Диван такой где-то видела, — рассеянно сказал Зоя. — «Лихо ветреное». Хорошее название для театра танца… А кто ранен был?

Павел остановился на полпути, шагнул к дивану, присел перед Зоей на корточки, взял в ладони ее мокрые, холодные руки, заглянул в лицо. Лицо у нее было неподвижное, бледное до прозелени, все в пятнах расползшейся косметики, и глаза были чужие, неподвижные, с огромными черными зрачками.

— Зойченька, — тихо заговорил Павел, сжимая ее холодные руки. — Посмотри на меня… Никто не был ранен. Просто один из наших стеклом порезался. Нечаянно. Совсем немножко. Но сам испачкался кровью и меня испачкал. А эти придурки все врут.

Он кивнул на работающий без звука телевизор, и она медленно повернула голову, уставилась тем же неподвижным взглядом на экран, где сейчас толпа дебилов радостно кидала друг в друга торты, — и вдруг выдернула свои руки из его пальцев, стремительно вскочила, кинулась на телевизор и свирепо заорала, размахивая кулаками:

— Врут! Сволочи! Убью!

Он едва успел перехватить ее, скрутил, поднял, отнес на диван, свалил, как получилось, прижал ладонью, чтобы опять не вскочила, а сам оглядывался, лихорадочно вспоминая, куда сунул свой рабочий чемодан, когда приехал вечером домой… Зоя рыдала, билась у него под рукой, зарывалась лицом в уже промокшее полотенце, кричала, как он бежал по лестнице с ребенком на руках, а сам весь в крови, как она отобрала у Макарова пятьсот рублей, и тот, конечно, подумал, что она сумасшедшая, и какой страшный на улице ураган, а машина — консервная банка! И дядька в машине тоже подумал, что она сумасшедшая, она чуть не умерла, а эти сволочи все врут!

Его рабочий чемодан был далеко, кажется, в прихожей. Сейчас бы помощь не помешала. Ну, ладно, что ж теперь. Павел сгреб рыдающую и кричащую Зою в охапку, поволок в ванную и прямо так, в маечке, красных кожаных шортах, ажурных колготках и с повисшим на плече полотенцем, засунул в горячую воду. Зоя сразу перестала биться и размахивать кулаками, но плакать не перестала, — плакала громко, горько, и цеплялась за его руки. А потом перестала цепляться, так же громко и горько плача, принялась прямо в воде стаскивать с себя маечку и шорты, и он решился отойти от нее к своему рабочему чемодану. В рабочем чемодане ничего подходящего не было. Черт, зачем он таскает с собой эту бандуру, если в нужный момент там не оказывается ничего подходящего? Прислушиваясь к Зоиному плачу в ванной, Павел торопливо перебрал ампулы — и ни одной не выбрал. Не надо ее сейчас оглушать, она все-таки не социально опасная буйно-помешанная. Придется напоить корвалолом. Ерунда, конечно, но хоть немножко успокоится. Павел торопливо забежал в кухню, все прислушиваясь к Зоиному плачу, налил в чашку холодной воды и, вырвав из пузырька дозатор, щедро плеснул лекарства в воду. Когда он с чашкой в руках вошел в ванную, Зоя все еще плакала, сжавшись комочком, охватив колени руками и запрокинув лицо с закрытыми глазами. Ее маечка, шорты и колготки валялись на полу в луже воды.