Ладно, зато она со своими детьми — целое воскресенье… А через неделю — еще субботу и воскресенье. Всего пять дней подождать, не так уж это и много.

Вообще-то пять дней — это много, конечно. Каждый день был забит под завязку — занятия в клубе, репетиторство, индивидуальные тетки, диплом этого придурка, чтоб он защитился наконец… И ее театр танца, который был до того готов, что девочки уже репетировали вовсю. И «Фортуна» по вечерам. Две из ее девочек согласились попробовать в этой проклятой «Фортуне» и уже неделю приходили смотреть, что она там вытворяет. Смотрели из подсобки, где пела Катька. Из зала, конечно, увидели бы больше, но мало ли кто в зале может быть…

Павла Брауна в зале не было всю неделю. А Макаров теперь тоже в зале не ошивался. Макаров теперь сидел в подсобке рядом с Катькой, вытаращив глаза и открыв рот, и все время трогал ее косу, а Катька теперь все время пела смеющимся голосом, и Зое теперь весело было танцевать Катькины песни, она хулиганила на эстрадке, как хотела, и музыканты хулиганили, как хотели, и фанаты сыпали на эстраду бумажки, как будто это были фантики, а она топтала эти бумажки, как будто это фантики и были…

А завтра она опять поедет к детям. Можно было бы и сегодня, не так уж и поздно, только в такой ливень, да еще с таким ветром, добираться туда трудновато, а Серые сегодня за ней не заедут. Интересно, какую погоду на завтра обещают? Совершенно пьяный Толь Толич навалился на стойку бара и бессмысленно таращил глаза на экран телевизора, где местный диктор, сделав суровое и мужественное лицо, беззвучно шлепал губами. Наверное, опять рассказывает потрясающую новость о том, как, несмотря на трудности, сельские труженики внесли в почву семьдесят тонн навоза на каждый га. Или о том, как жители села сообща вышили тамбурным швом портрет главы сельской администрации в подарок на его семидесятилетие. Новости не менялись годами. Правда, у теперешнего диктора не было длинных желтых волос, надо отдать ему должное.

Зоя осторожно отобрала пульт у коматозного Толь Толича и включила звук. Может, прогноз погоды расскажут.

— В состоянии наркотического опьянения… Вооруженный топором… В квартире находились дети… Обезвреживая преступника, один из спасателей получил ранение…

На экране взламывали дверь, на тросах с крыши спускались к окнам, кто-то размахивал топором, а кто-то другой этот топор перехватывал, а потом Павел Браун с ребенком на руках выскочил из той взломанной двери и побежал вниз по лестнице, прямо на камеру, и что-то закричал в камеру, и камера шарахнулась в сторону, но Зоя успела увидеть кровь на руках и на лице Павла Брауна.

На экран опять вылез местный диктор с суровым и мужественным лицом:

— Так, рискуя собственной жизнью…

Дальше Зоя уже не слушала. Она бежала в подсобку, где Катька с Макаровым сидели в ожидании начала ее танца. Сидели и спокойно ждали! Когда люди рискуют собственной жизнью! И получают ранения! Лучший друг! И пусть Макаров только попробует сказать, что ничего об этом не знает!

— Где он? — спросила Зоя с порога. — Он в больнице? Что с ним?

— Кто? — удивился Макаров, с трудом отвлекаясь от Катькиной косы и Катькиного смеха. — С кем?.. А-а, Пашка, что ли? Пашка дома уже, его часа два как привезли. Зой, что случилось-то? Ты чего такая, Зой?

— Черт, — забормотала Зоя, лихорадочно стаскивая рыжий парик и красную дырчатую шаль. — Черт, черт, черт… Где девочки? Кать, скажи, чтобы сегодня кто-нибудь из них станцевал… Где мой плащ? А, да, в приемной… Макаров, у тебя деньги есть? Да скорей, черт, скорей!

Она бросила парик и шаль Катьке на колени, вырвала из рук Макарова бумажник — как он все медленно делает, спит, что ли? — вытрясла из бумажника на стол все, что там было, выхватила из рассыпавшихся купюр одну и кинулась к двери.

— Ты чего, Зой? — испуганно крикнули ей вслед Катька и Макаров в один голос. — Что случилось?

Что случилось! Эти телевизионщики ни разу в жизни правды не сказали, так откуда она знает, что случилось! Кто-то махал топором, а Павел Браун был весь в крови — это она видела собственными глазами… И почему его привезли из больницы так быстро?..

Дождь рухнул на нее холодной тяжестью, и ветер чуть не сбил с ног — черт, на ней же эти идиотские туфли, каблуки по двадцать сантиметров, черт, черт, черт, и Серые за ней не заедут, и броневичка инкассаторов сегодня нет, и никакого времени нет, чтобы возвращаться и просить у Семеныча машину. И не даст Семеныч машину, она же сейчас танцевать должна, какая там машина, ни за что не даст… Какая-то консервная банка разворачивалась у ворот, тяжело расталкивая колесами глубокую, рябую от дождя и ветра лужу.

— Такси! — закричала Зоя, срывая голос и бросаясь к этой консервной банке чуть не по колено в воде.

— Я не такси, — сердито сказал мужик за рулем. — Куда вы, девушка? Вы же мне тут все промочите!

— Не важно… — Зоя торопливо нырнула в сухое тепло машины, сунула в руку мужика пятисотенную, которую отобрала у Макарова, и захлопнула дверцу. — Большая Садовая, один… Пожалуйста, побыстрее, пожалуйста, пожалуйста…

Павел побродил по квартире, придумывая, что бы такое еще нужно срочно сделать, но ничего не придумывалось — все, кроме балконов, было уже сделано. Но с балконами в такой дождь тоже ничего не сделаешь. Постирать, что ли? Пока горячая вода есть. Надо заняться делом. Любым делом. А то опять будешь метаться из угла в угол — и думать, думать, думать… Хотя думать об этом он себе еще на макаровской свадьбе запретил раз и навсегда. Потому что именно тогда понял, до какой степени он незавидный жених. То есть нет, конечно, и раньше понимал. Просто почему-то вообразил, что может оказаться ей нужным. Что сможет хоть немножко освободить ей руки. Что если впряжется в тот воз, который она тянет, — то она сможет немножко отдышаться, оглянуться и вспомнить, что ей еще только двадцать три…

Оказывается, она все время помнила, что ей двадцать три. Уже двадцать три! Почти двадцать четыре. И остается совсем мало времени, чтобы обеспечить будущее детей. Образование, квартиры, безбедное существование и возможность заниматься только любимым делом. Чтобы не надо было плясать в кабаках и бегать по ученикам.

— Откуда ты знаешь, чем они захотят заниматься? — сердилась Тамара. — Может, они захотят как раз в кабаках плясать и по ученикам бегать?

— Пусть, — упрямо говорила Зоя. — Если захотят — пусть… Но чтобы не из-за денег.

— Да все работают из-за денег, — пыталась объяснить Тамара. — И они будут… Сами работать, сами зарабатывать!

— Пусть зарабатывают, — еще упрямей отвечала Зоя. — Только нормальной работой, а не чем попало. А базу я им обеспечу.

— На всю жизнь не обеспечишь, — возражала Тамара. — А потом — чего ты все сама да сама? А нас у тебя разве нет? Мы разве тебе чужие? И детям? И Федору?

Зоя долго молчала, вздыхала, щелкала языком, наконец заговорила:

— Том, вы с Серым нам свои. Очень. И если что — тогда вам придется. Вы все сделаете, я знаю. Я не боюсь. Но пока я есть — я сама должна.