Хромоножка встала. Под матрасом она хранила свои единственные сокровища: осколок зеркала и гребень. Покуда Сара расчесывала Марии волосы, та понемногу успокаивалась.

За Хромоножкой пришли три дня спустя после этого разговора, рано утром. Сразу же после ее ухода Сара принялась молиться и поднялась с колен только через два часа, когда Беатриу вернулась. Сара молила Деву Марию Скорбящую, чтобы Хромоножку не пытали. Ее и вправду не пытали. Вопреки ожиданиям всех трех женщин, Беаутриу даже не допрашивали. Ее вызвали, чтобы она исполнила свою работу, и закрыли в одной из комнат верхнего этажа с неким мужчиной, который, судя по холеному лицу и дорогой одежде, заключенным не был. Хромоножка исполнила все, что от нее требовалось, добросовестно и со знанием дела, пожалуй даже с большей охотой, чем в борделе. Не то чтобы этот незнакомый пожилой человек ей понравился. Однако, будучи сообразительной, она догадалась, что может получить с него хороший куш. Отныне алькальд был ей обязан, и весьма – ведь он уже попросил ее об одолжении, предлагая взамен любую услугу, оказать которую будет в его власти. Пока что Беаутриу Мас не пожелала ничего, но про себя решила непременно этим воспользоваться, заметив вслух, что долг платежом красен.

С этого дня ни она, ни две ее товарки больше не питались черствым хлебом с водой, которые прежде им приносили каждый день, кроме воскресенья. Алькальд посылал теперь в камеру Хромоножки лакомства из числа тех, что его помощники заимствовали с кухни, где готовились блюда для служителей инквизиции. Кто-кто, а уж они-то в еде разбирались! Однако это было с его стороны всего лишь простой любезностью, поскольку Хромоножка так до сих пор ни о чем его и не попросила.

Беатриу Мас вызывали к алькальду по меньшей мере раз семь или восемь. Между четвертым и пятым вызовом Хромоножка решила, что если этот сеньор может себе спокойно позволить отводить ее наверх, в особую комнату, то он с таким же успехом способен проводить Рафела Онофре к ней в камеру. Об этом она ему и сообщила однажды вечером, когда они направлялись вместе по коридору к потайному помещению. Однако алькальд стал отпираться. Оказывать услуги властям или заключенным, а тем более приговоренным, как Рафел Онофре, – не одно и то же. «Приговорен? Но за что? – спросила Хромоножка, встревожившись. – Уж не из-за меня ли? Но тогда я тем более хочу его увидеть».

Когда три дня спустя алькальд попросил Беатриу пройти вместе с ним, она отказалась. Схватив за руку Сару и отойдя вглубь камеры, она сказала, что сначала пусть он приведет Рафела Онофре и захватит с собой яркую свечу. Ей опостылела темнота, и этого юношу она хотела видеть как следует.

Мария Помар вся сжалась. Она подождала, пока тюремщик выйдет, и хотела было наброситься на Беатриу. Однако та тут же заставила ее замолчать:

– Дурочка, если бы я хотела его заполучить себе, разве бы я просила привести его в камеру? Я вызвала его к тебе. Когда он придет, мы с Сарой не будем на вас смотреть.

– А я буду, – возразила Сара. – А то вдруг я понадоблюсь Марии и не увижу этого.

– Зачем ты понадобишься? Не глупи!

Мария Помар сама не знала, что с ней происходит. То ее охватывала такая безудержная радость, что она бросалась на шею Беатриу и Саре, ей хотелось петь и скакать. То вдруг она готова была разрыдаться, ибо до того волновалась перед встречей с Рафелом Онофре, что слезы сами катились из глаз. Она никак не могла поверить, что то, о чем она мечтала больше всего на свете, вот-вот сбудется. О, как ей хотелось изо всех сил обнять возлюбленного! Когда Рафел Онофре окажется рядом, она забудет свою обиду, она его простит… Беатриу посоветовала Марии не ругать жениха, не выговаривать ему за то, что произошло в доме терпимости. И сказала, чтобы девушка ни в чем ему не отказывала, когда они окажутся вместе. Потом, со всей деликатностью, на какую только была способна, Хромоножка предупредила Марию, что объятия, которых она так ждет, на которые так хочет ответить, не дожидаясь, когда они доберутся до Ливорно, ни даже когда они выйдут отсюда, – те жаркие объятия, в результате которых она может стать женой Рафела Онофре перед Богом, могут причинить ей боль.

– Боль! Ну уж нет! – снова вмешалась встревоженная Сара. – Это – ни за что! Пресвятая Дева Мария! Я этого не допущу!

Затем Сара одолжила Марии зеркало, чтобы та, как могла, привела себя в порядок, и посоветовала взять немного воды для питья, которую приносил им тюремщик, и умыться.

– Давай я тебе заплету ровную косу, – предложила внезапно Сара Благоуханная. – Хромоножка, дай мне гребень, я сначала распутаю ей волосы.

Не прошло и двенадцати часов, как алькальд появился на пороге камеры, выполнив оба пожелания Хромоножки: он привел Рафела Онофре и принес свечу. Мария едва не потеряла сознание от счастья, увидев жениха. Рафел Онофре похудел и был очень бледен. Однако глаза его ярко горели. Он едва взглянул на Хромоножку, прежде чем обнять Марию.

– Она на тебя не доносила, – прошептала ему на ухо девушка едва слышным голосом.

Сара с завистью смотрела на влюбленных безо всякого смущенья.

– Ну-ка давай мы с тобой сядем в этом углу и помолимся, – сказала ей Беатриу и потянула за собой. – Пусть эти двое выговорятся от души.

В углу, противоположном от того, где целовались Рафел Онофре и Мария, Сара, стоя на коленях, молила Богоматерь явиться ей чудесным образом. С тех пор как Сара была в тюрьме, Пречистая ни разу не оказала ей подобной милости. «Пресвятая Дева, никогда еще я так не нуждалась в Тебе, никогда! Открой засовы и проникни сюда, и не нужно будет Тебе проходить сквозь толстые стены… Как появишься Ты у окна, я сразу увижу Тебя и пойму, что Ты меня не оставила…» Сара молилась вполголоса – она предпочитала слушать свои мольбы, нежели тяжелое дыхание влюбленных. Она старалась целиком погрузиться в молитву и забыть, что нежное тело Марии, этой горлицы, этого дитяти, которого Сара почитала своим, обнимает не она своими слабыми руками, но сжимает в мощных объятиях Рафел Онофре. Беатриу, как и Сара, отвернувшись к стене, пыталась не замечать того, что происходило у нее за спиной и – благодаря ей. Не один раз в борделе ей приходилось делить комнату с товарками, которые занимались своим ремеслом, и это ее совсем не возбуждало. Однако сейчас она испытывала острое желание и вся дрожала, как в лихорадке. «Беатриу, он не твой, – говорила она себе. – И, раз уж ты была по-королевски щедра, не порти все. Не подходи к нему. Не прикасайся к нему. Мария тебе этого не простит. И он тоже. Разве ты не хочешь, чтобы он вспоминал тебя всю жизнь? Разве ты не достаточно уже получила? И не ты ли говорила всегда, что после твоего ремесла лучшее занятие это сводничество и что в старости тебе другого и не надо?»

– Беатриу, – прервала ее размышления Сара, – Беатриу, Она уже идет, Она уже здесь! – С этими словами женщина встала, но тут же снова упала на колени. – Жасмин… Пахнет жасмином и цветами апельсина…

У Сары закружилась голова. Решетки на окне исчезли, проем вырос до небес. Перед взором Сары клубились облака ладана, словно в знак приветствия Всевышнего, и сливались с другими – светящимися, мягкими и белыми – облаками. Экстаз начался. У Сары сдавило грудь, напряглись мышцы, приоткрылся рот. Она дышала все чаще и чаще и наконец задохнулась в припадке блаженства: Пресвятая Дева была здесь, прямо перед ней. Она ее не забыла. На сей раз на ней не было синего покрывала, она шла не в окружении ангелов, а одна. И сердце у нее не кровоточило, израненное острыми стрелами. Дева Мария явилась в образе бабочки, мерцая крыльями, переливающимися разными цветами. Бабочка влетела в окно, села на мгновение Саре на лоб и, тут же вылетев, воспарила к небесам. Сара громко вскрикнула и без чувств упала на пол. У нее закатились глаза, изо рта бежала слюна. Тело ее свела конвульсия. Хромоножка принялась бить Сару по щекам, чтобы она пришла в себя.