Среди женщин, которых с самого начала не держали поодиночке, такого не случилось. Даже Хромоножка, в первый день обругавшая Марию Помар и пожелавшая ей гореть в адском огне, не стала применять кулаки. Беатриу Мас, привыкшая жить в окружении женщин, быстрее, чем все думали, приладилась мирно делить крохотное пространство с соседками. Кроме того, она весьма скоро исхитрилась как-то упросить тюремщика, чтобы тот дал ей гребень и кусок зеркала вроде того, что у нее забрали на первом допросе. Ей также удалось раздобыть мочало, щелок и пару кувшинов воды, чтобы навести порядок в камере.

Благодаря запаху щелока, который по субботам сменял вонь экскрементов и пота, Хромоножке казалось, что она и не покидала борделя. Он напоминал ей столь знакомый ее обонянию запах того, что она называла белой кровью мужчин. Ни одна из ее товарок по заключению, однако, не могла этого оценить.

– Эй, да вы, жидовочки, куропаточки, – девственницы! – усмехнулась Хромоножка в первую же субботу, увидев, что ни запах щелока, ни его вид ни о чем им не говорит. – Но я клянусь вам, что все это пахнет мужчиной…

Однако ни Мария Помар, ни Сара не понимали, о чем говорит Беатриу. Ни та ни другая не знали мужчин. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Марии через несколько дней после ареста исполнилось всего пятнадцать лет, а у Сары, которой перевалило за тридцать, никогда в жизни не было любовника. Однажды, правда, она чуть было не вышла замуж за матрасника, но это случилось так давно, что она даже не помнила, как выглядел этот человек, которого она видела с десяток раз под своим окном и которому ее отец отказал. Будущий зять запросил такое приданое, какое старик Боннин не мог бы дать даже при самом большом желании. Хотя старый матрасник плохо уживался с дочерью, в глубине души он все же предпочел бы, чтобы она осталась незамужней, нежели терпеть в доме чужого, а возможно, и детей. Переезжать к сыну Боннину тоже не хотелось: он считал, что невестка невоспитанна и глупа. К тому же Сарин жених происходил из Муро и был явно низшей касты – он носил имя Миро и потому не принадлежал к роду Левитов, как ветвь Боннинов. Впрочем, Сара тоже не очень расстроилась, узнав про отказ отца жениху. Она предпочитала не выходить замуж. Девушка скорее боялась мужчин. Предполагала, что все они такие же, как отец и брат, у которых был невыносимый характер. Они без конца обещали ее поколотить, а частенько и отвешивали ей совершенно незаслуженную оплеуху. Ночью, когда Сара молилась в ожидании новых видений, до нее доносился громкий храп. Ей с трудом удавалось побороть в себе представление о том, что какая-то ведьма превратила отца и брата в кабанов. Кормилица Сары, уроженка Сан Льоренс де Кардассар, иногда увозила девочку на лето в родную деревню. Она рассказывала Саре, какая ужасная у нее жизнь из-за мужа, который все время ходил пьяным, и даже дала понять девочке, что ее бедная мать была счастливее в девушках, чем замужем. Когда она после свадьбы покинула отчий дом и переселилась к мужу, то ужасно разрыдалась, и с тех пор никто так и не смог ее утешить.

– Думаю, когда ты появилась на свет, бедняжка умерла не от родов, а от горя. Не то чтобы ее уморил твой отец, но он был таким ревнивым, прямо хуже, чем какой-нибудь мавр! Он почти никуда не пускал ее, не разрешал, чтобы ее навещали подруги юности. Но Господь его наказал: ты, милая Сара, голубка моя, совсем не похожа на своего отца. Ты – просто вылитая Маргалида Бибилони, лучшая подруга твоей матушки, царствие ей небесное…

– А что стало с этой Маргалидой Бибилони? – спросила с любопытством девочка.

– Она ушла в монастырь святой Магдалины, – ответила кормилица. – Вот уж кто не ошибся и выбрал себе верного жениха!

Хромоножка, не отпуская шуток и не смеясь, слушала однажды ночью, когда обеим не спалось, а Мария, казалось, погрузилась в сон, все, что рассказывала Сара Благоуханная. Рассказывала так, словно срезала лишние лоскуты с одежды.

– А мне-то, Сара, мужчины нравятся. Ну, не все, конечно. Может, это потому, что я совсем не знала своего отца и у меня не было брата, и они меня не напугали, как тебя… Я понятия не имею, был мой отец добрым или злым, аристократом или мастеровым, священником или монахом. Мать никогда мне этого не говорила. Она, бедняжка, должно быть, и сама не знала… Но, если мужчина что надо, с ним жить веселей, это я тебе точно говорю! Такой юноша, как, например, Рафел Онофре…

– Так значит, все, что случилось в борделе, правда, хоть ты и отнекивалась, негодяйка! – возмутилась Сара. – А я-то тебе поверила! Ну и ведьма ты! Бесстыжая! Да чтобы ты провалилась!

И, продолжая ругать Хромоножку, Сара встала с подстилки, готовая наброситься на нее. Ее остановила Мария.

– Спасибо, Сара, но я не хочу, чтобы ты ссорилась из-за меня. Садись и успокойся. Я сама должна все выяснить. Теперь ты, Хромоножка, мне про это расскажешь – после Сары твой черед.

– Хорошо. Но только давайте уясним раз и навсегда. Я его не выдавала. Если вы этому не поверите, я не скажу ничего, – произнесла Беатриу, осеняя себя крестом и истово целуя сложенные пальцы.

– Поверь ей, дорогая, – согласилась Сара. – Я знаю, она не лжет.

Хромоножка принялась излагать, как все произошло. Она опустила кое-какие подробности, чтобы не обидеть Марию, и, наоборот, старательно расписала то, что, по ее мнению, должно было быть приятно девушке, – например, раскаяние жениха после соития с ней и его терзания из-за того, что он обманул Марию. Но Рафел Онофре не был так уж виноват, заметила Хромоножка, это она сама его возбудила, пока он спал.

– Но он все же мог бы сдержаться, – укорила жениха Мария, готовая расплакаться. – Если бы он меня любил, ему бы это было не так уж и трудно.

– Не скажи, Мария. У мужчин свисает внизу живота такой подвижный кусок плоти, что он им почти не подчиняется. Это тебе говорю я, зная о нем не понаслышке.

– Пресвятая Матерь Божия! Что ты говоришь, Хромоножка! Свисает подвижный кусок плоти? Это хвост, что ли?!

– Ну, ну, Сара, ты что, в самом деле! Неужто ты и впрямь девственница? А ты, Мария, не плачь, слезы нам не нужны. Если хочешь знать, когда я его спросила, отчего он такой грустный, он ответил, что из-за тебя. Он сказал, что ты очень расстроишься, что с ним это случилось, не простишь его, а он не переживет, потому как любит тебя и только с тобой он может дотянуться до небес.

– А ты не выдумываешь все это, Беатриу? Думаешь, я должна его простить?

– Ну конечно! Ах, если бы все мужчины были как твой Рафел Онофре, а не этими проходимцами и недоносками, которыми кишит вся земля. Если бы мое бедное тело смогло рассказать все, что знает, вы бы ушам своим не поверили! Одни не успокоятся, пока не поколотят тебя до крови… Другие берут сразу двух из нас, чтобы посмотреть, как…

Хромоножка вдруг замолчала, заметив, что ее никто не слушает. Мария горько рыдала, закрыв лицо руками, сидя на подстилке, а Сара, стоя рядом, смотрела на девушку.

– Хромоножка, может, ты дашь мне твой гребень? – попросила Сара. – Видишь, какой беспорядок на голове у этой девочки!