– Меня они не посмеют тронуть. Одно дело – вести против меня войну, другое – назначать мне цену. К тому же курия уверена, что я имею вес при дворе.

– Мне кажется, это не так, дядя.

Наместник короля, расположившийся было по обыкновению в своем удобном кресле, подскочил и подошел поближе к племяннику, который расхаживал взад и вперед по кабинету. Пристально глядя в глаза Себастья, словно желая заглянуть ему в душу, дон Антонио в испуге попросил:

– Скажи мне все. Я чувствую, ты что-то скрываешь от меня.

– Я хотел избавить вас от неприятностей, но лучше и впрямь рассказать обо всем. Тем более, рано или поздно вы все равно это узнаете. А вы всегда обращались со мной как с родным сыном.

– Хватит ходить вокруг да около, Себастья. Что случилось?

– Через три дня после того, как вы уехали в Мадрид, туда же направился главный викарий. Он вернулся на неделю раньше вас с новостью, которая мгновенно облетела весь город: король назначил нового наместника на Майорке.

Антонио Непомусено Сотомайор и Ампуэро чуть не упал в обморок. Он с трудом сел и обхватил голову руками. Вот уже почти восемь лет он занимал пост наместника короля, добытый с таким трудом. Он знал, конечно, что эта должность не пожизненная, что время от времени наместников смещают, дабы они не слишком укоренялись в тех местах, в которых им выпало представлять королевскую власть, но он не мог себе вообразить, что это коснется его столь скоро и к тому же так, что при дворе никто ему даже не сообщит о его смещении. Маркиз почувствовал себя вдвойне преданным оттого, что король его ни о чем не уведомил. Хотя… Разве король знает хоть что-нибудь о своих наместниках, если думает, что Борадилья приехал из Новой Испании! Однако королева-то, покровительствовавшая ему некогда, должна же была его предупредить!

– Это гнусная ложь, которую распространяют чертовы святоши, чтобы меня потопить. Проклятые сукины дети! – добавил он несколько мгновений спустя, изо всех сил сжав ручку кресла. – Если бы это было так, я бы узнал первым! Не может такого быть! Во дворце меня приняли как подобает, и королева была милостива со мной.

– Ваша жалоба на святую инквизицию не понравилась ни королеве, ни тем более ее духовнику. Разве она не говорила вам, что все, что ни делает церковь, ей кажется правильным?

– Да, я ведь тебе сказал.

– Но только не совсем в тех же выражениях. А священник, присутствовавший на вашей аудиенции, преподобный Игнасьо Гарсия Сарагуэльес, дословно передал ее слова своему другу, главному викарию, и добился, чтобы королева использовала свое влияние на первого министра. Тот и назначил нового наместника.

– Но как же так! Я просто не могу в это поверить! Проклятая ханжа! Да чтоб ей лопнуть!

– Дядя, ведь она – королева! Мне тоже с трудом в это верится, но, увы, я боюсь еще худшего… Простите меня, мне было так неприятно, что именно я вынужден был сообщить вам дурную новость. Но лучше уж знать заранее…

– А моя жена знает об этом?

– Понятия не имею. Я не осмелился ее спросить, а она сама тоже ничего не говорила. В ваше отсутствие отец Аменгуал здесь почти не появлялся. С тех пор как ему поручили обратить в истинную веру Вальса, он очень занят. К тому же я убежден: кто-то ему рассказал, что мы потешались над «Жизнью сестры Нореты». Теперь его творение, призванное обессмертить автора, приобрело известность, как уверял Анжелат. Кстати, летописец пришел в бешенство, узнав, что королева и не думала приезжать на Майорку. Об этом викарий тоже не преминул всем сообщить… А Анжелат как сумасшедший торопился закончить свою «Записку»…

В тот момент, когда наместник короля вернулся в Сьютат, его жена отсутствовала. Она вот уже несколько дней как вместе со слугами и Жуанетом переселилась на лето в Сон Гуалба. Ребенку, за которым она обещала присматривать, был полезен горный воздух. К тому же в городе можно было задохнуться от жары. Зачем же ей страдать в таком пекле, когда этого можно избежать? Маркиз отправил к благоверной своего кучера с каретой, чтобы она могла доехать до Пальмы. Однако сеньора маркиза решила никуда с места не трогаться. Ссылаясь, как всегда, на головную боль, она отправила слугу обратно, требуя передать наместнику короля, что это он должен к ней приехать. Она же ну совсем не в состоянии выполнить его просьбу… Маркиз, который при одном только упоминании о мигрени супруги приходил в ярость, на сей раз разозлился как никогда. Его жена была не только глупа как пробка, но и беспредельно эгоистична. Он ни разу не мог дождаться от нее хоть какой-либо уступки или милости, даже теперь, когда потерпел поражение и чувствовал себя таким одиноким. Но, несмотря ни на что, дон Антонио гордо поднял голову, сел в карету и отправился в Сон Гуалба – намекнуть маркизе, что ей предстоит свыкнуться с неприятной мыслью о необходимости оставить титул жены наместника короля.

Онофрина Бельпуч встретила мужа насмешками и упреками, виня никого иного, как маркиза, в отставке, о которой, впрочем, ей уже и раньше было известно. Она сказала, что он сам на нее напросился, испортив отношения с церковью, и напомнила ему о нескольких неприятных инцидентах, отчего он пришел в еще большее раздражение.

– Ты думаешь, отцу Аменгуалу приятны твои издевки и насмешки? Ты полагаешь, что до его ушей не дошли те несправедливые слова, которые вы с племянником говорили о книге про мою тетю? А вспомнить про епископа! Одно дело заставить его подождать чуть-чуть, а другое – целый час, как бы ты там ни был занят важными делами!

– Довольно! Ты даже не явилась на эту мессу! – воскликнул дон Антонио, чтобы хоть как-то сдержать обрушившуюся на него лавину упреков.

– Я лежала больная с мигренью. И это совсем другое дело! Не буди лиха, пока оно тихо! – продолжила маркиза с непривычным для нее красноречием.

Ведь она предупреждала мужа, что надо быть осторожнее с курией. Она была любезна с епископом, хотя он ей и не нравился. Но маркиз упрям как осел! Вот ведь и в Сон Гуал она его заставит переехать на лето не раньше, чем в июне или июле. В глубине души это тревожило маркизу: ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь добрался во дворце до потайного сундучка, где она хранила свои самые драгоценные сокровища: письма Гаэтано, кусочек покрывала сестры Нореты, прядь волос Жуанета и первую копию книги отца Аменгуала.

– Но ведь ты пока что не получил официального подтверждения об отставке, Антонио, – сказала она, заканчивая разговор. – Подождем, что будет дальше. Здесь у Жуанета наладился аппетит. Что я тебе могу еще сказать? Мне не жаль, что тебя сместили. Мне все равно – я-то ничего не теряю…

VI

За те полтора месяца, что наместник короля оставался при дворе, положение заключенных сильно ухудшилось. Многие из обитателей Сежеля, представшие перед инквизицией в качестве свидетелей и обвинившие арестованных, сами попали под подозрение. Вопреки обещаниям инквизиторов, благое желание помочь следствию им вовсе не помогло, ибо почти все попались на каверзные вопросы фискала. Достаточно было признать, что кто-то хоть раз в жизни надел чистую рубашку в субботу или отказался есть рыбу без чешуи, как его тут же признавали еретиком, причастным к иудаизму. Из-за участившихся арестов заключенных приходилось сажать в камеры, где кого-то уже содержали. Исключение составлял лишь Габриел Вальс, который по-прежнему сидел один. Совместное пребывание, вместо того чтобы подбодрить людей и позволить им получше приготовится к допросам, – ибо теперь они знали, что отвечали другие и о чем смогут сами умолчать, – привело к размолвкам, сопровождавшимся оскорблениями и даже рукоприкладством. Из-за этого тюремщики вынуждены были надеть наручники на тех, кто дошел до драки.