Не скажет он: «Безмятежен будь век мой, и да проживу его, сторонясь порочных, заблудших и одержимых, сторонясь тех, чей удел — суета сует и ловля ветра».

Не скажет он: «Укроюсь я, и отсижусь я в жилище своем, и посмеюсь над глупцами, поверженными в тщетной распре».

Нет, не скажет он так, и не поступит он так, но, преисполненный смирения и страха, он сделает лишь то, что предначертал ему Создатель его.

Уготованный для битвы да посвятит ей себя без остатка, но горе тому, кто притворяется глухим, когда судьба читает имя его, начертанное на скрижалях ее, и горе тому, кто прячется в доме своем, когда набатный колокол призывает его на войну!»

В комнату вошел слуга. Он внес канделябр и зажег свечи. Роберт Одли не пошевелился. Он недвижно сидел в кресле у камина, как привык сидеть на Фигтри-Корт: положив локти на подлокотники кресла и подперев подбородок рукой.

Но когда слуга, закончив работу, направился к выходу, Роберт поднял голову и спросил:

— Можно отсюда телеграфировать в Лондон?

— Отсюда — нет, а из Брентвуда можно, сэр.

Роберт Одли взглянул на часы.

— Если желаете отправить телеграфное послание, сэр, — сказал слуга, — я переговорю с кем-нибудь из наших, и он доберется до Брентвуда верхом.

— Если так, я бы это сделал прямо сейчас. Вы мне устроите это, Ричардс?

— Конечно, сэр.

— Можете подождать, пока я напишу несколько строк?

— Да, сэр.

Слуга принес письменные принадлежности и разложил их перед Робертом.

Роберт окунул перо в чернильницу, задумчиво взглянул на горящие свечи и принялся писать.

«От Роберта Одли, поместье Одли-Корт, графство Эссекс — Френсису Уилмингтону, Пейпер-Билдингс, Темпль.

Дорогой Уилмингтон, если у вас есть на примете специалист по маниакальным синдромам, который умеет хранить тайны своих клиентов, пожалуйста, телеграфируйте мне его адрес».

Запечатав письмо, Роберт Одли передал слуге конверт и монету в один соверен.

— Пошлите кого-нибудь понадежнее, Ричардс. Да скажите, пусть подождет на станции ответа — он придет часа через полтора.

Ричардс отправился в людскую.

Сидя у камина, слуги терялись в догадках, обсуждая события минувшего дня, о которых знали не более того, что рассказал им камердинер сэра Майкла. Он же поведал им о том, что, когда хозяин вызвал его к себе, он был бледен, как смерть, а когда заговорил, голос у него был странный, не такой, как всегда, и ему, Парсонсу, показалось, что в ту минуту сэр Майкл был так слаб, что его можно сбить с ног голубиным перышком.

Мудрецы из людской сошлись на том, что сэр Майкл получил неожиданные известия от мистера Роберта — у слуг достало смекалки увидеть прямую связь между трагедией и появлением в доме молодого адвоката, — и тут одно из двух: либо это были известия о смерти какого-то близкого и дорогого родственника — старшие слуги отправили на тот свет одного за другим все семейство Одли, пытаясь угадать, кто бы это мог быть, — либо новости о тревожном падении курса ценных бумаг, провале спекулятивной сделки или крахе банка, в который была вложена большая часть всех денежных средств баронета.

Общее мнение склонилось к последней версии, и пересуды о воображаемом крахе доставили слугам мрачное и странное удовольствие, ибо, окажись вымысел явью, это означало бы конец их безбедному житью в богатом поместье снисходительного хозяина.

А Роберт Одли все сидел у печального камина, который казался печальным даже теперь, когда пламя, озарив все его углы, загудело в широком дымоходе. Роберт прислушивался к стенаниям мартовского ветра, что бродил вокруг дома, шевеля заросли плюща, покрывавшего старинные стены. Он устал, он измучился, ему не давало покоя воспоминание о том, как он проснулся в два часа минувшей ночи, разбуженный треском и жаром горящих построек. Если бы не его присутствие духа, не его холодная решимость, Люк Маркс нашел бы в этом пожаре неминуемую гибель. Несчастье оставило следы и на Роберте: он опалил волосы на голове, а левая рука покраснела и ныла от ожога, который он получил, когда тащил из огня мертвецки пьяного Люка.

Пережитое совершенно вымотало его, он забылся, наконец, тяжелым сном и проснулся лишь тогда, когда Ричардс, войдя в библиотеку, подал ему ответную телеграмму.

Ответ был коротким:

«Дорогой Одли, всегда рад услужить. Элвин Мосгрейв, доктор медицины, 12, Сэвилл-Роу. Ему вполне можно довериться».

— Завтра утром нужно будет доставить в Брентвуд еще одну телеграмму, Ричардс, — сказал Роберт. — Хорошо, если кто-нибудь из ваших людей сделает это до завтрака. Я дам ему полсоверена за труды.

Ричардс поклонился.

— Спасибо, сэр; денег не нужно, сэр. В котором часу послать слугу?

— Чем раньше, тем лучше, — ответил Роберт, и, подумав, добавил: — Лучше всего в шесть.

— Будет сделано, сэр.

— Комната для меня приготовлена, Ричардс?

— Да, сэр; мы приготовили ту самую, в которой вы обычно останавливаетесь.

— Ну и отлично. Спать пойду сейчас же. Принесите мне стакан разбавленного бренди, да потеплее, и подождите, пока я напишу второе послание.

Во втором послании к доктору Мосгрейву содержалась настоятельная просьба немедленно приехать в поместье Одли-Корт по весьма серьезному делу.

Написав телеграмму, Роберт с чистой совестью признался самому себе, что на этот день и час он сделал все от него зависевшее.

Он взял в руку стакан с бренди. Сейчас ему, в самом деле, нужно было выпить: он почувствовал, что продрог до костей. Роберт медленно потягивал золотистый напиток и думал о Кларе Толбойз, думал о строгой, серьезной девушке, за брата которой он сегодня отомстил.

Знала бы она, какой страшный пожар случился в здешних местах!

Знала бы она, какой опасности подвергался он, Роберт, и как отличился, вытаскивая из огня мертвецки пьяного хозяина постоялого двора!

Такие мысли бродили сейчас в голове Роберта Одли, но внезапно на него накатила теплая волна, и он ослаб — ослаб настолько, что уже не в силах был даже мысленно перенестись туда, где под холодным февральским небом шумят суровые ели и где он впервые увидел эти чудесные карие глаза, так похожие на глаза его пропавшего друга…

Миледи спала. Она крепко спала в эту долгую ночь. Так зачастую спят преступники, проводя последнюю ночь на этой земле, и когда серым пасмурным утром в темницу приходит тюремщик, он с удивлением обнаруживает их, обреченных, в объятиях безмятежного сна.

Игра была сыграна и проиграна. Почему? Может быть, миледи обронила важную карту? Может, не сумела в нужный момент подстроить фокус, на какие была великой мастерицей? Нет, все гораздо проще: противник оказался сильнее ее и потому победил.