Молодой адвокат вышел из столовой и поднялся вверх по лестнице следом за кузиной. Подойдя к гардеробной сэра Майкла, он постучался в двери и прислушался. Сердце его забилось громко и тревожно. Прошла минута, затем в комнате раздались шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился сам сэр Майкл. В глубине комнаты Роберт заметил лакея, пакующего чемоданы; готовясь к близкому отъезду. Сэр Майкл вышел в коридор.

— Ты еще что-то хотел сказать мне Роберт? — тихо спросил он.

— Я пришел узнать, не нужна ли вам моя помощь. Вы едете в Лондон почтовым поездом?

— Да.

— Где вы остановитесь?

— В отеле «Кларендон»; там меня знают. Это все, что ты хотел сказать?

— Да. Кстати, Алисия собирается ехать с вами.

— Алисия?

— Если она останется, ей вас будет очень не хватать. Так что ей лучше уехать с вами, пока…

— Да-да, понимаю, — перебил сэр Майкл. — Но неужели ей больше ехать некуда, обязательно со мной?

— Куда бы она ни уехала, ей всегда будет вас недоставать.

— Ну что ж, тогда пусть едет со мной, — сказал сэр Майкл, — пусть едет со мной.

Он говорил странным, приглушенным голосом, говорил с явным усилием, словно речь причиняла ему лишние страдания, увеличивая и без того великое бремя, выпавшее на его долю.

— Тогда все улажено, дорогой дядюшка. К девяти часам вечера Алисия будет готова к отъезду.

— Пусть бедная девочка поступает, как знает, — пробормотал сэр Майкл, и в голосе его послышались жалость и раскаяние: он вспомнил, как бывал порою равнодушен к ней, своему единственному ребенку, равнодушен ради той, которую оставил там, внизу, в комнате, освещенной отблесками пылающего камина.

— Перед отъездом мы с вами увидимся еще раз, — сказал Роберт. — А до той поры я вас покидаю.

— Погоди! — внезапно воскликнул сэр Майкл. — Ты рассказал Алисии, что тут произошло?

— Нет. Сказал только, что вы покидаете Одли-Корт на некоторое время.

— Правильно поступил, мой мальчик, молодец, — промолвил сэр Майкл надтреснутым голосом и протянул руку.

Молодой человек схватил ее обеими руками и поднес к губам.

— Ах, сэр, простите ли вы меня? Прощу ли я себя сам за горе, что причинил вам?

— Оставь, Роберт, ты поступил правильно, совершенно правильно. Пусть Господь в милосердии своем отнимет у меня мою несчастную жизнь еще до того, как наступит ночь, но тебе не за что упрекнуть себя.

С этими словами сэр Майкл чуть кивнул головой и, повернувшись, скрылся за дверью гардеробной, а молодой адвокат медленно направился в библиотеку, где он оставил Люси, леди Одли, Элен Толбойз, жену своего утраченного друга. Она лежала на полу, на том самом месте, где присела у ног супруга, когда поведала ему свою преступную историю. Была ли она в обмороке, или теперь, когда она призналась во всем, силы оставили ее окончательно — Роберту было совершенно безразлично. Он позвал горничную, и та, зайдя в комнату, испуганно всплеснула руками, увидев, в каком бедственном состоянии пребывает ее госпожа.

— Леди Одли серьезно больна, — сказал молодой адвокат. — Отведите ее в спальню и проследите, чтобы она не покидала ее. Будет лучше, если вы пробудете около нее всю ночь. Не заговаривайте с ней и не позволяйте ей возбуждать себя разговорами.

Миледи была в сознании. Она не отказалась от помощи горничной и, опершись о ее руку, поднялась с пола. Золотые волосы упали вниз бесформенной копной. В глазах миледи вспыхнул странный огонь.

— Уведите меня отсюда, — простонала она. — Уведите и дайте уснуть. Дайте уснуть, потому что мозг мой пожирает пламя!

Покидая комнату, она спросила, обращаясь к Роберту:

— Сэр Майкл уехал?

— Уедет через полчаса.

— Погиб ли кто-нибудь во время пожара на Маунт-Станнинг?

— Нет, никто не погиб.

— Это хорошо.

— Хозяин постоялого двора, Люк Маркс, получил страшные ожоги. Сейчас он лежит в доме своей матери. Состояние его ненадежное, пятьдесят на пятьдесят, но, как знать, быть может, он еще выкарабкается.

— Я рада — рада, что ни одна жизнь не загублена. Спокойной ночи, мистер Одли.

— Завтра я хотел бы встретиться с вами и поговорить. Это займет не более получаса, миледи.

— В любое время, когда вам будет угодно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Миледи и горничная ушли.

Роберт Одли остался один.

Он сел у широкого камина, глядя на огонь отрешенным взглядом, смертельно усталый и опустошенный, не зная, что предпринять теперь, когда наступил этот внезапный кризис.

К дому подъехала карета. Стук ее колес вывел его из оцепенения.

Часы в прихожей пробили девять.

Роберт распахнул двери библиотеки.

Алисия спускалась по лестнице вниз. Рядом с нею шла горничная, розовощекая деревенская девушка.

— До свиданья, Роберт, — сказала Алисия, протягивая руку молодому человеку. — До свиданья, и да благословит тебя Господь! Не беспокойся: об отце я позабочусь.

— Я уверен, так оно и будет. Благослови тебя Господь, дорогая!

Во второй раз за этот вечер он коснулся губами ее светлого чела, во второй раз он обнял ее, как брат обнимает сестру. Будь на его месте сэр Гарри Тауэре, он прикоснулся бы к ней с восторгом и страстью, но Роберт — это Роберт, а сэр Гарри — это сэр Гарри, и тут уж у каждого из них, как говорится, свои права и свои привилегии.

Сэр Майкл спустился вниз в пять минут десятого. За ним шел его камердинер — такой же суровый и такой же седовласый. Баронет был бледен, но спокоен. Он протянул племяннику руку, и рука его была холодной, как лед.

— Оставляю все на твое усмотрение; поступай, как знаешь, — сказал сэр Майкл, направляясь к выходу. — Но умоляю, не будь жестоким: ведь я любил эту женщину…

Голос его дрогнул, и он умолк, не окончив фразу.

— Помню, все помню, сэр, — заверил его молодой человек. — Помню и постараюсь завершить дело наилучшим образом.

Предательская слеза затуманила его взор.

Через минуту карета тронулась в путь.

Роберт Одли остался один в темной библиотеке. За каминной решеткой среди серого пепла мерцала малиновая искорка. Роберт Одли сидел один, пытаясь еще раз осознать то, что произошло, осмыслить меру своей ответственности за судьбу несчастной женщины.

«Теперь я знаю, — подумал он, — это был Божий суд над моей жизнью, никчемной и бесцельной, которой я жил до седьмого сентября минувшего года.

Я знаю: эта тяжкая ответственность легла на мои плечи, дабы я смирился пред оскорбленным Провидением и признал, что смертный не властен сам, по своей воле, избирать свой земной путь.