Уже после начала войны, в июле 1876 г., Горчаков, не сдерживая раздражения, высказал сербскому агенту Протичу все, что он думает по поводу последних событий на Балканах:

На что рассчитывали сербские и черногорские власти, вступая в войну? Разве князья сербский Милан и черногорский Николай не знали о позиции князя Горчакова, канцлера их главного заступника — Российской империи? Прекрасно знали. И тем не менее они все-таки взялись за оружие. Им все труднее становилось сдерживать напор массового антитурецкого движения в своих княжествах. Под угрозой оказывалось сохранение их власти, особенно для малопопулярного в своей стране князя Милана.

В это время, в середине мая 1876 г., в Белград прибыл генерал М. Г. Черняев, который вскоре возглавил сербские войска[526]. Его приезд, хвалебные отзывы генерала о сербских вооруженных формированиях, успехи боснийских и герцеговинских повстанцев — все это вдохнуло в князя Милана новые надежды на победу. И он, а за ним и князь Николай, отбросив советы Петербурга, решились. «Надеясь на свою силу…»?

Предварительно эта, противостоящая туркам, сила была определена незадолго до начала военных действий на встрече сербских и черногорских представителей в Венеции. Согласно подписанным там соглашениям, Сербия обязывалась в случае войны выставить армию в 120 тыс. человек, Черногория — не менее 15 тыс. и направить часть этих сил на соединение с сербскими войсками[527]. Однако в действительности все сложилось в весьма драматичную пропорцию. Полевые сербские части не превысили 30 тыс. человек при 120 орудиях. Против них турки сосредоточили 100-тысячную армию при 250 крупповских орудиях[528]. На что здесь можно было надеяться? Только на то, что за братьев-славян вступится Россия. Да, они выбрали борьбу, но успех ее связали не с собственными силами, а с силами России. Так что Горчаков на встрече с Протичем от имени российского правительства мог с полным основанием заявить: «Господа, вы нас серьезно подставили». Да, собственно говоря, он это и сделал, только в других выражениях.

В России тем временем поднималась невиданная ранее волна общественной солидарности с борьбой балканских христиан. Между тем, вспоминал князь В. П. Мещерский[529], как «послы вместе или по одиночке сходились в кабинете князя Горчакова для придумывания способа потушить славянский пожар», в Москве и Петербурге этот пожар был «уже в полном разгаре»[530]. Славянские благотворительные комитеты не только в столицах, но и по всей России собирали значительные денежные и материальные средства в помощь повстанцам и доставляли по назначению через своих агентов. Так, только за период с 21 сентября (3 октября) по 8 (20) октября 1876 г. в фонд славянских комитетов поступило 811 тыс. рублей[531].

Министр внутренних дел А. Е. Тимашев, «осмеивая этот энтузиазм и пророча от него для России беды»[532], запретил земствам выделять их денежные средства в помощь южным славянам. Но сборы проводились в церквях, путем подписок, постановлений чиновников разных ведомств о вычете определенного процента жалованья на благотворительные цели. Все эти средства для последующего распределения стекались в Общество попечения о больных и раненых воинах или прямо в канцелярию императрицы Марии Александровны, являвшейся попечительницей этого общества.

Размеры и виды помощи возрастали. Массовый характер принял отъезд в районы боевых действий российских добровольцев, прежде всего военных и врачей. Так, по данным славянских комитетов, русских врачей в Сербии было около 100 человек на 65–75 других, в том числе и сербской, национальностей. Военных добровольцев было более 4 тысяч человек. Желающие отправиться воевать в Сербию съезжались в Москву из разных уголков России. Воронежский губернатор князь Оболенский привел сформированный на местные пожертвования полуэскадрон. Из Нижнего Новгорода прибыла целая рота[533].

Не желая компрометировать себя перед европейскими державами, российское правительство официально открещивалось от движения в поддержку вооруженной борьбы балканских славян.

Однако возбуждение в обществе в связи с балканскими событиями явно нарастало. Газеты разных направлений не скупились на багровые тона в изображении страданий славян и турецких жестокостей. Подобная общественная атмосфера становилась серьезным фактором давления на правительство. Уже лица из ближайшего окружения Александра II — цесаревич Александр и императрица Мария Александровна — все чаще высказывались за более решительные и самостоятельные действия России на Балканах.

Наперекор этому общественному потоку оставались почти незаметными отдельные голоса тех, кто критически оценивал преобладавшие в России настроения.

Так, в начале августа 1876 г. министр государственных имуществ и будущий председатель Кабинета министров П. А. Валуев записал в своем дневнике: «Мы дошли до славянофильского онанизма. Вся Россия в бесплодной лихорадке. Все бредят южными славянами, не разбирая даже и не ведая, кто они»[534].