А вот патриарх русской культуры князь П. А. Вяземский «копал глубже». В одном из писем он писал:

Любопытно, но почти за четверть века до этих вяземских мыслей в их духе высказался «вечный отшельник» николаевской эпохи П. Я. Чаадаев. И было это в годы, предшествовавшие Крымской войне, когда в российском обществе также бушевали страсти по освобождению братьев-славян[536].

Кто-то с Вяземским не согласится, у кого-то его слова вызовут раздражение. Но трудно не признать, что его «трезвый голос» оказался пророческим. Вот только интересно, вспоминал ли Петр Андреевич, когда писал эти строки, как весной 1828 г., после опубликования манифеста о войне с Турцией, он вместе с А. С. Пушкиным попытался записаться добровольцем в действующую армию?..[537].

Еще в конце февраля 1876 г. Горчаков в разговоре с Милютиным высказал предположение о возможном скором включении Сербии и Черногории в антитурецкую борьбу. И чтобы эта «местная борьба» не превратилась в европейскую, он считал необходимым «удержать Австрию от всякого вмешательства». При этом, как писал Милютин, «Горчаков ссылался на какой-то “безмолвный” уговор свой с Андраши…». Затем эта загадочная тема только усилилась. В первой половине марта 1876 г. последовали депеши канцлера послам Новикову и Игнатьеву, «в которых развивалась мысль, что нам нет повода не доверять австрийской политике, пока во главе ее стоит Андраши…».

25 марта (6 апреля) 1876 г. в Зимнем дворце произошел один весьма примечательный разговор. Собираясь на доклад к императору, Милютин захватил с собой записку, составленную генералом Обручевым, «о том, какие политические соображения и данные следует принять в основание… разработки плана мобилизации нашей армии в случае войны». Во время доклада в кабинете императора находились цесаревич Александр Александрович и великий князь Владимир Александрович. Едва военный министр завел речь по содержанию записки, как Александр II прервал его «приблизительно такими словами»: «Могу тебе сказать только одно, — что я признаю войну в близком будущем невозможной и совершенно уверен, что мы избегнем ее (курсив мой. — И.К.)».

Удивленный словами государя, Милютин «позволил себе» заметить, что если допустимо «подобное положительное убеждение», то имеет ли смысл осуществлять дорогостоящую подготовку к войне.

«Так я тебе открою то, что никому не известно, кроме меня, князя Горчакова и наследника, — отвечал Александр II. — Только я прошу вас всех троих отнюдь не открывать никому того, что я скажу». И далее, судя по записям Милютина, «государь рассказал такие обстоятельства, которые совершенно изменяют общие соображения и взгляды на европейскую политику»[538]. Но, дав обещание хранить тайну, Милютин даже собственному дневнику не доверил императорского секрета.

«Безмолвный» уговор Горчакова с Андраши, загадочное откровение Александра II, изменявшее, ни много ни мало, «взгляды на европейскую политику»… Что за «тайны петербургского двора», что за «секретная дипломатия XIX века»? И что за всем этим скрывалось?..

Сохранив секрет императора, Милютин, тем не менее, заметил, что «сущность дела, рано или поздно, сделается известной». Вот это уж точно. Как однажды заметила г-жа де Сталь: «В России все секрет, и ничто не тайна». И этот дипломатический «секрет» очень скоро стал открываться.

1 (13) апреля 1876 г., комментируя очередной доклад военного министра, Александр II заметил, что не стоило ожидать успеха на основании предложений, изложенных в ноте Андраши. По мнению российского императора, следовало бы прямо потребовать полной автономии османских областей с коренным христианским населением. А через день, 3 (15) апреля, Горчаков в беседе с Милютиным уже в который раз выразил надежду на то, «что Австрия пойдет заодно с нами к предложенной цели, т. е. к дарованию автономии Герцеговине и Боснии». При этом канцлеру очень не хотелось допускать Бисмарка к розыгрышу партии «посредника и примирителя, решителя судеб Европы». Горчаков также сообщил Милютину, что император считает приемлемым вступление австро-венгерских войск в Боснию на строго определенных условиях[539]. Однако напомню, что уже следующий месяц принес разочарование: в мае Андраши категорически отказался поддержать российское предложение об автономии Боснии и Герцеговины. Становилось очевидным — час пробил: настало время выложить карты на стол.