Инджи проверила, лежит ли в рюкзаке ключ, который дал ей Джонти — тяжелый чугунный ключ, украшенный рисунком страусиного пера. Потом села на кровать и задумалась: а готова ли я к тому, что может ждать меня там? К старому дому со ставнями, большими деревьями и тишиной? К теням умерших, что скользят по лужайке, как цесарка? Она решительно положила щетку, закинула рюкзак на спину и вышла из комнаты. Генерал стоял в коридоре с компасом в руке.

— Опять уходите? — поинтересовался он. Инджи заметила, что спал он плохо. На нем были длинные панталоны, белый жилет и расстегнутый мундир с погонами.

— Я беру с собой Марио Сальвиати.

— Счастливчик.

В его голосе явно слышалась насмешка.

— Ему необходимо выходить из дома. Он здесь угасает.

— Мисс Фридландер, — произнес генерал, — мы все угасаем, причем одни быстрее других.

— Я тороплюсь, генерал. — Она вырвалась из его дыхания, из его глаз, но его тень упала на нее. Инджи поспешно пробежала через кухню, где матушка обсуждала с поварихой дневное меню.

— Вы едите дикобраза? — спросила Матушка Тальяард, но Инджи уже пробежала мимо.

— В другой раз, Матушка, — крикнула она и побежала к Немому Итальяшке, сидевшему у фонтана, опустив в воду руку. Рыбка кой ласкалась о его пальцы. Инджи осторожно подошла к старику и немного постояла неподвижно, чтобы он уловил ее запах.

Старик повернул голову. Инджи медленно подошла к нему. Она вспомнила его губы, как губы младенца, на своей груди. Она взяла старика за левую руку и потянула вверх. Оба пса, Александр и Стелла, тут же присоединились к ним, а попугаи с пронзительными криками запрыгали в клетке с одной жердочки на другую. Павлины затрясли длинными хвостами, и водопад глаз пролился вниз с виноградных лоз.

Но Инджи ни на что не обратила внимания — ни на генерала с матушкой, стоявших в кухонной двери, ни на вздохи женщины без лица в задней комнате, вздохи, шелестевшие в винограде, как ветер.

Она свистнула обоим датским догам и повела старика в ворота, засмеявшись, когда он побежал вслед за ней сквозь водяную пыль разбрызгивателей. Она чувствовала аромат роз, и трав, и дубов, и знала, что он тоже чувствует эти запахи. Ворковали голуби, уже разнежившиеся под теплым солнышком. Инджи видела, как сквозь листву деревьев пробиваются солнечные лучи.

Собаки удивились, когда Инджи отклонилась от привычного маршрута. Они привыкли проходить сначала мимо Маленьких Ручек, потом мимо Запруды Лэмпэк, потом пройти мимо Жирафьего Угла и дальше на Дорогу Изгнания. Дальше они обычно заглядывали в магазин и шли мимо школьного двора со всеми его запахами, частенько возвращаясь к запруде, чтобы весело поплескаться там; Инджи иногда стягивала с себя майку и джинсы, демонстрировала бикини и присоединялась к ним в воде. Псы удивлялись также, что она спешит и в ней чувствуется какая-то цель.

Сердце Немого Итальяшки сильно колотилось из-за пробежки под разбрызгивателями, из-за того, что капли воды щекотали его кожу, а солнце ее пригревало, от запаха волос Инджи, ее дезодоранта и пота, от запаха мокрых псов, земли и роз. Он понимал, что позволяет увлечь себя неизвестно куда, но он заблудился в запахах и движении тел. Ритм движения передавался ему через ладонь Инджи, она то тянула, то расслаблялась, снова нетерпеливо дергала, потом начинала поддразнивать; ее бедро ударялось о его, он чувствовал ее жар и молодость, он чувствовал вибрацию ее ног на дороге и ее торопливость.

Движение, понимал он, это мое шестое чувство, да только этого не понимают те, кто видит и слышит. Двигаясь и осознавая то, что вокруг тебя, ощущаешь ритм и пространство, расстояние и ограничения. Вот почему он получал такое удовольствие от этой ароматной женщины. Он не имел ни малейшего представления о том, кто она такая. Он просто чувствовал, как она тянет его за руку и вспоминал ее грудь в своих губах через ткань ночной рубашки и мыльный запах ее тела. А она редко оставалась неподвижной, непрестанно гладила, или трогала, или наблюдала.

Шагая рядом со стариком, Инджи не могла забыть слов Джонти Джека; «Пока не научишься работать с тенями, не сумеешь работать и со светом».

Мне придется противостоять моим собственным теням, поняла она вдруг, и только после этого я снова смогу работать со светом. А мужчина рядом, тот, что видишь лишь ночь и слышит лишь безмолвие? Есть ли в его жизни различие между звуками и тишиной, между тенью и светом? Или для него все это — едино? Прошел ли он уже ту грань, после которой отличия не Имеют больше значения?

Она шла все быстрее, не обращая внимания на любопытствующих работников приусадебных участков, которые глазели на нее, на старика и на собак. Они повернули на дорогу, по которой Инджи еще не ходила, по которой вообще почти никто не ходил. После дождя, подумала Инджи, по этой дороге еще никто не шел и не ехал. Это та часть Йерсоненда, которую люди избегают — из страха и суеверия, как предупредил ее Джонти. И теперь она чувствовала это и радовалась, что с ней две собаки и Немой Итальяшка.

Извилистая подъездная дорожка к дому Меерласта была с двух сторон обрамлена пальмами. Их листья шелестели друг о друга под легким ветерком. Похоже, Немой Итальяшка ощутил шорох листьев, потому что придвинулся ближе к Инджи. Они прошли последний поворот, и Инджи увидела внушительный дом с верандами и ставнями; стайка цесарок, черных от падавших на них теней, скользнула в высокую траву.

Еще тени отступали за углы дома, скользили в щели полуразрушенной стены сада, окутывали собой стволы деревьев. Шерсть на спинах собак встала дыбом, они с лаем кинулись вперед, хватая зубами воздух и запахи, слишком тонких для того, чтобы Инджи смогла их уловить, но заставивших Немого Итальяшку поднять вверх лицо.

Они вступили на веранду; ключ показался Инджи очень тяжелым. Она толкнула дверь; из нее заструилась прохлада. Инджи взяла Немого Итальяшку за локоть и свистнула собакам. Они пошли за ней очень осторожно, старательно принюхиваясь на пороге.

И они вошли внутрь. В холле стояли высокие старинные часы, их стрелки показывали семь. Большое зеркало в позолоченной раме. В зеркале, наверное, хранятся образы всех тех, кто когда-либо стоял перед ним или проходил мимо, мелькнуло в голове у Инджи. Каждый жест Ирэн Лэмпэк, каждое движение Меерласта Берга, каждый нерешительный или уверенный взгляд маленького Карела отпечатались в нем. Ибо образ возникает в зеркале, чтобы исчезнуть, как и камень исчезает в воде, пробив поверхность. И как камень лежит на дне и ждет, так и все то, что видело зеркало, лежит в его глубине.

Из холла вела дверь в большую комнату — Перьевую Студию, как называли ее в те прошедшие времена. В ней стояли большие чертежные столы со все еще прикрепленными к ним рисунками моделей Меерласта и Ирэн Лэмпэк, сделанными элегантными чернильными штрихами. Инджи наклонилась и прочитала слова, написанные витиеватым готическим почерком: «Ирэн, дорогая, прочти и скажи мне, что ты об этом думаешь. Написано в спешке…»

Пришлось приблизить лицо к бумаге, чтобы расшифровать выцветшие чернила. «Осень уже почти настигла нас. Очень скоро мы начнем чувствовать себя неуютно в летних, легких-как-воздух нарядах. Самые разумные из нас уже проверяют свои гардеробы, смотрят, что еще можно носить, а что следует заменить чем-нибудь новым. Бесспорно, это очень серьезное и сложное время нашей жизни: выбор нового гардероба. На первой фотографии вы видите элегантную маленькую шляпку, просто и со вкусом обрамленную перьями. Короткая вуаль, не закрывающая рта…» На этом надпись обрывалась. Внизу была приписка: «Не забудь: заплатить конюхам в пятницу».