говорил художник. Но рядом с этой философской утопией возникает в чекрыгинских рисунках совсем иная тема, злободневная, прямо с газетной страницы: «Голод в Поволжье» (1922). И здесь тот же интерес не к факту, хотя и страшному, а к его внутреннему драматизму, к духовному напряжению времени. Перейдя от живописи к рисунку, позволявшему почти мгновенно выплескивать на лист эту разрывавшую его бурю страстей, Чекрыгин оставался живописцем по всему своему творческому складу. Эти скромные по материалу листы и кажутся живописью, они не графичны, не линейны, наполнены могучими массами цвета (пусть только черного и белого), сиянием света и глубинами тьмы. И в своей трагической мощи работы эти перекликаются с наиболее драматическими образами великих мастеров прошлого – с могучими рисунками Тинторетто, одухотворенной графикой Рембрандта, трагическими гротесками Гойи.

Страстная одержимость искусством, проникающим в судьбы страдающего и прекрасного человечества, сделала совсем еще молодого Чекрыгина вдохновителем целой группы художников с близкими духовными устремлениями. Они называли ее «Искусство – жизнь» или, по заглавию своего журнала, «Маковец». Художник-мыслитель, стремившийся и теоретически определить смысл своего искусства, Чекрыгин был идеологом группы. Но путь его оборвался трагически рано: в возрасте двадцати пяти лет художник погиб под колесами поезда.

Месть искусства, или синдром Стендаля в Киеве невозможен

Киев – город светлой духовности. А вот Венеция… Первый в мире город по количеству самоубийств. Нездоровая обстановка постоянной сырости и антисанитарии подчеркивают декадентскую, незаметно исчезающую красоту города, стоящего в воде и всегда готового уйти на глубину. В этом городе происходят трагические события романа «Смерть в Венеции» Томаса Манна, по которому поставил свой знаменитый фильм Лукино Висконти. Смерть словно добавлена в венецианскую воду, и от нее нет спасения. Красота Венеции – как один большой мираж, от которого мутнеет разум, просыпается внутренний, давно забытый страх, или одно самое заветное желание. Своим существованием этот безумный город, недаром тут самые знаменитые карнавалы, словно говорит: красота – это болезнь, от сладкой приторности которой хочется забыться и умереть, слушая, как вода бьется о каменные ступени, пока довольный чаевыми гондольер поет дурацкую, грустную песню. Город Венеция – бесконечный синдром Стендаля в Адриатическом море.

Санкт-Петербург – город-музей с такой же болезненной атмосферой и неисчезающей перспективой наводнения. Населенный литературными персонажами, умирающими от чахотки и убивающими старушек, Питер лучше других мест умеет устраивать проверки на прочность при помощи «пыток искусством». Страшный громадный паук Эрмитажа высасывает сок жизни из всех «жителей и гостей города». Неспроста у всех после его посещения болит голова. Он требует регулярно приносить ему жертвы, подобно Молоху – ненасытному божеству, методично пожирающему принесенных ему младенцев. Гигантский музей требует, чтобы вы как-то реагировали на его присутствие, он не оставит вас равнодушными ни в коем случае. Вы должны будете полюбить его или возненавидеть. Очень популярная, но не менее страшная, Кунсткамера хранит все безобразия всемирной этнографии и завлекает зевак заспиртованными уродцами. Кунсткамера исполняет роль закрытой, а оттого манящей комнаты Синей Бороды, в которой тот казнил своих жен. Приходили же они в «кровавую комнату» сами. Из любопытства. А может – от любви к искусству, которое так любит изображать человека страдающим. Искусство – это преступление. Чем же будет «художественный терроризм» как не преступлением против преступления? Ведь существует поговорка «За искусство нужно платить!» Сколько в мире преступлений было совершено, чтобы овладеть прекрасными вещами. «Портрет Дориана Грея» – детская сказка по сравнению с полицейскими хрониками или отчетами ЮНЕСКО.

В 1992 году в газете «Вечерний Киев» я написал строки, которые перепечатали несколько изданий, в том числе и весьма серьезные, с обязательной ссылкой на мое авторство: «Постигая город, удивляешься какой-то уникальной светлой неповторимости Киева – и не столько внешней, сколько внутренней, духовной. Недаром Киев в разные времена был „Матерью городов русских“, „Иерусалимом земли славянской“, „землей обетованной“, а Днепр называли нашим Иорданом. Киев – необычный город. В Киеве родилось великое множество знаменитостей и ни одного руководителя партии большевиков, ни одного представителя репрессивного аппарата, они не рождались даже в негативных местах города. Но ни в одном городе мира не появилось на свет столько деятелей искусств, науки, культуры, техники, писателей и поэтов». Получается, что Киев на грани двух веков породил и рассеял по свету целую череду вопрошателей и совопросников мира сего – философов, историков, культурологов, решавших на своем профессиональном языке те же задачи, что и их земляк Булгаков – в литературе.

И снова о Марии Федоровне

Вдовствующая императрица Мария Федоровна была недовольна создавшимся положением, и при первом удобном случае покинула северную столицу с присущими ей дворцовыми интригами и удалилась на юг. Поводом для этого стала война. В начале 1915 года она переезжает в Киев, где проводит долгие два года, занимаясь организацией госпиталей, санитарных поездов и санаториев, где поправляли свое здоровье тысячи раненых. Она покровительствовала и возглавляла Российский Красный крест. При активном участии Марии Федоровны впервые в Киеве был создан госпиталь, оснащенный рентгеновским кабинетом. Дневники, которые она вела, свидетельствуют о повседневной, с раннего утра до позднего вечера, работе. Она посещала госпитали, встречалась с представителями земств для организации санитарных отрядов, с ранеными солдатами и офицерами, от которых узнавала о событиях на фронтах. О местах ее пребывания в Киеве и перемещениях по Юго-Западному краю свидетельствуют газетные сообщения и ее дневник. 25 июня. «Деум работает здесь в Киеве в моем госпитале уже год. Когда я посетила госпиталь, все, кто мог ходить, пришли поприветствовать меня. Офицеры, которые были тяжело ранены, оставались на койках».

1 июля 1915 года: «…Всю первую половину дня писала письма Алекс и Вальдемару (брат. – В. К.)… В 3 часа поехала с Игнатьевым (на то время управляющий Министерством народного просвещения. – В. К.) в порт, посетили два маленьких госпиталя на суднах. Мы проплыли по Днепру до Миргорода, где поднялись на берег и зашли в церковь, которая находилась наверху. Прогуливающая публика была очень приветлива, когда я шла под руку со старой монахиней. Вернулась обратно в 8 часов, очень удовлетворенная прогулкой». Хочется прокомментировать эту запись. Марии Федоровне всегда было присуще кокетство, ей самой на то время было 68 лет, но, тем не менее, она назвала «старой» монахиню. И не могла она побывать в Миргороде, он находился далеко, и не на Днепре. Скорее всего, это было Межгорье, где была женская обитель. Приведем воспоминания М. В. Родзянко: «12 июля я поехал с женой на Южный фронт, и по пути остановился в Киеве. Там в это время жила императрица Мария Федоровна, удалившаяся от всего того, что ее огорчало в Царском Селе и в Петрограде. Я посетил ее, она