в Киевский дворец, ставший материнским домом, поздравить бабушку, для которой это была последняя встреча с внуком. В своем дневнике цесаревич написал: «27 октября. Встал поздно. Писал Мама. Завтракал дома со всеми. Играл в саду. Вернулся в поезд в 2 ½ ч. Читал по-французски. В 6 ч. отправились в Киев. Играл в „Naine Jaune“. Лег рано. 28 октября. Встал в 9 ¼ ч. Прибыли в Киев в 10 ½. Нас встретила Бабушка. Поехали в Софийский собор. После молебна поехали во дворец. После завтрака был на смотре юнкеров, произведенных в офицеры. Был у больной тети Ольги в ее лазарете. В 6 ¼ вернулся в поезд. Писал Мама. 29 октября. Встал в 9 ½ ч. Писал Мама. Потом был во дворце и играл в саду. Завтракал с Папа и Бабушкой. Катались по городу и заезжали к тете Ольге. В 6 ч. простился с Бабушкой. В 10 ¼ ч. поехали в Могилев». 12-летний мальчик в 1916 году вел свой первый и последний дневник. Эти скупые строки, написанные царевичем, говорят о многом. Во время этого киевского визита даже болезненность цесаревича была менее заметна по сравнению с обликом императора. Мария Федоровна с тревогой рассматривала осунувшееся лицо сына, испещренное мелкими морщинками. Глаза, обычно бархатные, голубые с темно-коричневым оттенком, совершено выцвели и как-то беспомощно перебегали с предмета на предмет, белки приобрели желтый оттенок. Николай II обнял мать и с какой-то грустью сказал: «Я бодрый и здоровый, но почти все время провожу в вагоне, без движений. Потом в вагоне я плохо спал. Пойдем, прогуляемся по парку над Днепром, и мое состояние немедленно улучшится». Сказанное не успокоило Марию Федоровну, знающую, что сына мучают боли в сердце.

Определенно можно сказать, что на императора сильно подействовала вереница неудач, которыми сопровождалось почти все его царствование, особенно усугубившиеся с началом войны с Германией. Взяв на себя еще и командование армией, император почувствовал, еще задолго до отречения, что не может с этим совладать. Последовать примеру своего прадедушки Александра I, который внезапно умер или ушел в схимники, став, по бытующей легенде, Федором Кузмичем, Николай II не мог. Казалось, отречение для него могло быть вполне желанным и ожидаемым путем спасения. Он не мог даже в мыслях предугадать ужасный финал своей семьи. Поэтому, начиная с 1916 года, ему, как простому смертному, пусть и «хозяину Земли Русской», становится все хуже и хуже. Наставник цесаревича Пьер Жильяр, находившийся при императоре и его сыне в этот последний визит в Киев, писал: «Никогда он не казался мне таким смущенным. Несмотря на свое самообладание, он был нервным, раздражительным, и два или три раза ему случалось оборвать Алексея Николаевича». Императору было нелегко, он, задерганный со всех сторон, замученный советчиками, – и в армии, и в семье, пытался хоть у матери найти моральную поддержку. Но то, что она пыталась внушить, казалась ему старой песней, – не слушай жену, отстрани Штюрмера, выгони Распутина… Государь не скрывал содержание этих разговоров от Александры Федоровны, и отношения между свекровью и невесткой все время обострялись.

Тем не менее, известие о смерти «старца» и участие ее родственников – мужа внучки и племянника в его убийстве, – потрясли Марию Федоровну. Ее реакция не была однозначной; как императрица она была удовлетворена, но ее христианская мораль противилась убийству, хоть и спасительному для ее страны и семьи. И она встала на защиту великих князей, направивших письмо царю о снисхождении к участникам убийства. Александр Михайлович писал из Киева своему брату Николаю: «Дошли слухи, будто бы государь желает, во что бы то ни стало выслать меня из Киева, но этому противятся окружающие и даже Александра Федоровна, не особенно в это верю, но возможно, поживем – увидим. Существующее положение требует личного выступления Марии Федоровны. Другого выхода я не вижу, или все это провалится, что более чем вероятно, придется ждать нормального и постепенного развития событий». В Киеве 4 января 1917 года мать-императрица записала: «Очень тяжелое положение в столице. Лишь один Господь Бог может открыть бедному Ники, чтобы он не следовал советам своей супруги. В противном случае все приведет нас к несчастью». Муж ее внучки, Феликс Юсупов, предлагал великим князьям воспользоваться отъездом царя в Ставку, вместе с Марией Федоровной и «с людьми, которые смогут ей помочь и поддержать, отправиться в Петербург и вместе с Алексеевым и Гурко арестовать Протопопова и Щегловитова… Отправить в Ливадию Александру Федоровну и Анну Вырубову… только такая мера могла, „возможно“, еще спасти положение». То есть принять меры, схожие с событиями 1991 года, когда некоторые представители «партийной верхушки» пытались спасти СССР, в результате чего ускорили гибель Союза.

Известие об отречении Николая II всех невероятно шокировало. Великая княгиня Ольга Александровна писала из Киева, что это «поразило нас как гром среди ясного неба… Моя мать была вне себя, а я всю ночь провела у нее. На следующий день она поехала в Могилев, а я возвратилась к своей работе в госпитале».

В чудом сохранившейся памятной книжке за 1917 год, которую она вела в Киеве, Мария Федоровна сделала следующие записи: «3 марта 1917 г. Сандро пришел в 9 и сообщил ужасные подробности об отречении Ники. Все безнадежно плохо. Сандро предложил поехать к нему, и я сразу согласилась». 4 марта 1917 года: «В 12 часов прибыли в Ставку в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции».

Великая княгиня Ольга Александровна

Многие годы, собирая открытки, обратил внимание на почтовые карточки с сюжетами, преимущественно на военные темы. На хорошо выполненном рисунке в нижнем углу были инициалы: «О.А.» Это Были рисунки Ольги Александровны Романовой – родной сестры Николая II. Мало кто знает, что у нее с Киевом связано многое и в личной жизни, и в деятельности на благо раненым и больным воинам.

Отца она потеряла, когда ей было всего 12 лет. Но мать помогла развить способности и найти свое место в жизни, как ни странно, довольно трудной. Ольга Александровна никогда не была «принцессой на горошине». В юные годы была некрасивой, в отличие от своей сестры Ксении. Но Ольга обладала твердостью характера и целеустремленностью. От отца ей досталась та характерная особенность, которая в народе называется нелюдимостью, то, что никак не подходит великой княгине – нежелание бывать на сборищах, а больше времени проводить дома, в кругу семьи, играя на скрипке и рисуя. Предпочитая животных придворным, была ловкой и подвижной, разрабатывая гибкость в спорте, а не на балах. Но пришло время, когда «сорвиголове» и императорской сестре пришла пора выходить замуж.