Куда? — спрашивали их.

Да бес его знает, — отвечали эти люди, — наверное, до поры до времени ушел он в тайный град Китеж.

Когда за окном громыхнуло из пушки, Рихард повернул голову, и не открывая глаз кивнул.

Шарахнуло далече, с пару верст от места, где спал Рихард. Пока бой доберется сюда, если вовсе доберется, можно еще один сон посмотреть.

И действительно — заснул, будто провалился. Ему снилось лето, город утонувший в запахе акаций. Снились и барышни под этими акациями, и он сам отчего-то в белоснежном мундире лейб-гвардии. И барышни ему улыбаются, и он с барышнями чрезвычайно мил.

Нарушить сон такой — это сущее преступление. Потому Рихард хоть и понимал, что это обман, видение, держался за него цепко.

И когда сон стал разрушаться, с этим боролся, отмахиваясь от реальности, которая вторгалась в его сон. Когда это стало невозможным, и он все же проснулся, то несколько минут лежал, не открывая глаза.

Пытался уснуть, вернутся в тот самый летний сон. Но нет — возврата не было.

Убедив себя, что этот сон пророческий, Рихард все же решил подниматься. Лавка под ним была твердовата, под шинельку набивалась прохлада. Не хотелось терять эту толику тепла, но надо было вставать.

Тем более, что мир за пределами этой шинельки продолжал жить своей жизнью. Где-то на улице застучали копыта, затарахтели колеса какого-то шарабана. Еще не отойдя ото сна, Рихард отметил, что звук этот дурной. У него вроде бы была лошадь, но какого ляда ее взяли без разрешения на то хозяина? А если это лошади чужие, да еще и с этим шарабаном, то положение вовсе скверно.

Сдернул шинель, поднялся на лавке. Осмотрелся.

Ряд скамеек, большие окна, высокий потолок. Паровоз, намалеванный на противоположной стене.

Сразу вспомнилось все: это зал ожидания, вокзал, напротив должно быть депо, у которого стоял маленький, в четыре вагона бронепоезд. Рихард пробежал к окнам, посмотрел на улицу. Бронепоезда не было.

Ольга! Аристархов с тем большевиком! Где они?

Его забыли, а он проспал!

Схватив в одну руку пулемет, а в другую — шинель, Геллер рванул к лестнице, скатился по ней вниз, туда, где была касса, где будущие пассажиры ждали поезда, которые должны подойти с минуты на минуту.

Но нет, поздно.

Внизу уже были люди. Человек без оружия и в штатском, и двое одетые в остатки военной формы. У последних были винтовки…

Отчего-то они зашли в здание тихо. Вероятно, были не в настроении для разговоров и шума. А, может быть, Геллер не услышал их за грохотом своих сапог.

Среагировали одновременно. Геллер бросил шинель на ступени, навел пулемет на штатского, двое недосолдат взяли на изготовку винтовки. Лязгнуло три затвор.

Все четверо выглядели удивленными. В той или иной степени.

Геллер знал: такие расклады не играются, они просто не могут закончиться хорошо.

Удивлял только этот, безоружный, с чемоданчиком, похожий на докторишку. Он улыбался. Это настораживало и злило. Досадно было, что солдаты стояли по разные стороны от штатского. Стояли бы компактней, можно было срубить одной короткой очередью.

— Может, опустим оружие, и я просто пройду? — предложил Геллер.

И сам чуть опустил пулемет. Стал целиться не в грудь безоружному, а в пах. Безоружный улыбнулся еще шире.

— Оружие? Где ты видел оружие? — спросил он. И рукой сделал мягкий жест в направлении Геллера, словно что-то струсил с пальцев. — Посмотри, что у тебя в руках.

Геллер скосил глаза — и действительно, в его руках действительно струилась змея.

Он тут же отбросил, швырнул ее в колдуна.

Но змея упала на землю, не долетев до противника. Рухнула на землю с неприсущим змее лязгом.

На полу лежал грозный «Шош»…

— Взять его! — распорядился колдун.

-//-

Где-то до обеда Геллер коротал время в стоящем на перроне ларьке. Вероятно, до революции в нем торговали пирогами, чаем да сельтерской водой. Но к появлению Рихарада от пирогов и чая не осталось и запаха. Зато чувствовалось, что кто-то пользовался ларьком в качестве отхожего места.

В обед принесли миску с луковой похлебкой и кружку чая. Хлеба не предложили. Равно, не имелось в чае и сахара.

Впрочем, похлебку Геллер уплел с энтузиазмом. Во-первых, похлебка означала, что расстреливать его пока не собирались. Во-вторых, действительно хотелось жрать. Не кушать, словно в светских салонах, не есть, а именно жрать. Набивать живот чем попало, быстро, не обращая внимания на сортирный запах, чавкая и плюясь слюной…

Часы на башне вокзала пробили полдень. Странно, что они по-прежнему шли. Заводить в этой круговерти их было решительно некому.

Поев, задумался о насущном. Ларек не запирали, выглядел он хлипко, и вероятно, Геллер мог бы подломать какую-то стену, может, сорвать решетку с окон — наверняка гвозди уже сгнили. Иное дело, что любое его действие вызовет шум.

Кстати, дверь запирались только изнутри. Замка у пленивших, похоже, не было. Закрыться изнутри? Эти бандюки разломают эту халабуду за четверть часа. А то и просто сожгут…

Убить часового ложкой? Как? Разве что долго колотить ей по лбу — она была деревянной.

Рихард посмотрел в щель дверей. Вопреки уставу караульной службы, часовой не стоял, а сидел на лавочке в пяти шагах от двери. Ясно было, что убить его неожиданно не получится.

Часа в два дверь ларька открылась:

— Давай выходи.

И Геллер вышел, щурясь от осеннего, но яркого солнца.

Его отвели в здание вокзала, в комнату, где некогда размещался начальник этого самого заведения. Там уже находился тот самый, который был без оружия. Рихард уже не сомневался — колдун.

— Вас покормили? — спросил он с порога.

— Да…

— Все в порядке? Содержание, обращение?..

Геллер вспомнил запах в ларьке, но решил промолчать. В конце-концов бывало и хуже…

Поэтому кивнул:

— Да, все хорошо, спасибо за заботу…

Колдун улыбнулся:

— Только прошу вас, не делайте из этого далеко идущих выводов. Все дело в том, что вы у нас первый пленный. Я мог бы приказать вас пристрелить сразу, но подумал: надо же когда-то начинать.

Геллер осмотрелся, комната небольшая, в одно окно. Меж Геллером и окном стол с этим самым колдуном. В углу растопленная печь-буржуйка, около нее навалены дрова.

— Значит, вы и есть тот самый колдун? — спросил Рихард.

— Да, признаться, он и есть… А ваше имя какое?

— Оно вам ничего не скажет.