же сновали бродяги, одетые кто во что горазд, распахнув отрепья на мощной волосатой груди и подставляя ее декабрьскому ветру. Росту все они были большого, и это было, пожалуй, единственным, что у них было общего: одежда была разная, наречия разные, говор разный.

Пестрое было зрелище.

Магазины были битком набиты народом, и многие горожане уже спешили домой кто с индюшкой, кто с гусем. Индюшек тащили или за шею, или за ноги, так что голова волочилась по земле, оставляя в пыли борозду; зажатые под мышкой гуси со связанными лапками и гордо поднятой головой, казалось, встречали предстоящую казнь стойко, как христианские мученики. Народ валил стеной. Проталкиваясь сквозь толпу, Мико кинул испуганный взгляд на городские часы, но тотчас же успокоился — до прихода автобуса у него оставалась уйма времени.

Он еще ни разу в жизни не встречал автобуса: как-то никогда до сих пор не было случая. Но на этот раз случай представился, и какой! Он представлял, как автобус подкатит и остановится, а он уже будет стоять тут и, не отрываясь, смотреть на дверь, и вот из-за этой двери появится Мэйв и оглядится по сторонам. Интересно, как они встретятся? Какая она теперь? Долго ли им придется привыкать друг к другу? Он хотел, чтобы теперь их знакомство пошло совсем по-новому, чтобы не было этой постоянной связи с прошлым. Ни в коем случае! Ведь прошло уже два с лишним года, и нет такой трагедии, которая бы вечно оставалась свежа в памяти. Как ни береди душу, а все равно память человеческая так устроена, что всякое горе должно в конце концов притупиться, иначе невозможно было бы жить. Он мог судить о ее настроении только по редким письмам, которые получал в ответ на свои.

Некоторое время тому назад он начал замечать, что в ней происходит перемена. Почувствовал, хотя никогда бы раньше не поверил, что можно судить о душевном состоянии человека по нескольким словам, нацарапанным на бумаге. Он заключил, что вот уже больше года назад она перестала ждать, чтобы скрипнула дверь. А потом он увидел из писем, как пусто у нее на душе. Случайно оброненные слова: «…может, он поймет, каким пустым стал их дом, как пусто вокруг, как ужасно смотреть на море, которое так и не отдает тело твоего мужа».

Ну что ж, потерянного не воротишь. И вот наконец ей стало невыносимо при мысли, что предстоит провести здесь еще одно Рождество. Ей хотелось бы уехать. Но куда? Это известие Мико как громом поразило. Действительно, куда же ей ехать? У нее были кое-какие деньги, несколько фунтов она получила от фонда в помощь семьям потерпевших, еще немного набежало от продажи домика и кое-чего из имущества. Ну а дальше что?

Вся надежда была на Папашу. Мико пошел к нему.

Папаша отнесся к этому делу как к уравнению, оставить которое нерешенным было для него немыслимо. Он только крякнул и принялся за работу. А потом Мико так, между прочим, зашел к матери Питера и, сидя с ней на кухне за чашкой чаю, рассказал ей историю Мэйв. Слушая его, миссис Кюсак заметно оживилась, даже ее худенькая фигурка немного распрямилась. Мико рассказал ей все это без всякой задней мысли, но так вышло, что она вдруг сказала: «А знаешь, у нас есть свободная комната». Это была комната Питера, которая так и осталась нетронутой с той ночи, когда он ушел из нее для того, чтобы больше никогда туда не вернуться. И вот теперь в этой комнате поселится Мэйв. Неисповедимы пути Господни. Может быть, теперь эти две страшные трагедии помогут изгладить одна другую. Возможно. Так, во всяком случае, думал дед, а уж если он так думал, то так оно и должно было быть.

Вот тут-то и пришел Папаша и принес решенное уравнение.

— Она поступит ученицей в мануфактурный магазин, — сказал он голосом, не допускающим возражений. — Обычно за это еще приходится платить, но одному из моих бывших учеников нужна помощница, и он относится скептически к этому чудовищному пережитку Средневековья, ведь надо же придумать — платить только за то, чтобы иметь право на кого-то работать! Так что можно считать, что тут все улажено. Сначала получать она будет ровно столько, чтобы не умереть с голоду, но со временем может рассчитывать и на более высокое вознаграждение, при условии, конечно, если окажется подходящей. Я буду присматривать за ней, да и за своим бывшим учеником. Со временем, если она не выйдет вторично замуж, можно будет устроить для нее небольшую ссуду через другого моего ученика и помочь ей открыть свой собственный магазинчик, если она того пожелает. Ну как, устраивает тебя это, Мико?

Если бы было можно, Мико расцеловал бы его.

— Я обязательно зайду к ней завтра же. Ты говоришь, она у Кюсаков остановится? И все это устрою, — сказал Папаша. — И нечего меня благодарить. Если я не могу сделать из тебя капитана пассажирского парохода, то могу я по крайней мере хоть чем-нибудь помочь тебе?

И пошел себе, а Мико так и остался стоять посреди Шоп-стрит, упершись руками в бока, глядя вслед маленькой фигурке. Казалось, с годами Папаша делается все меньше и меньше — других признаков старости заметно не было.

— Привет, Мико! — окликнул его чей-то голос. Он очнулся и увидел брата, на лице которого, как всегда, играла скептическая усмешка.

— А, здорово, Томми, — сказал он более или менее приветливо.

С тех пор как Томми снял себе комнату в городе, они редко видели его. Было это два с лишним года тому назад. Вначале он частенько забегал домой поесть. Но с тех пор как он получил еще какую-то важную научную степень (Мико всегда путался в степенях), он поступил на работу в химический цех какой-то фабрики. Теперь он появлялся дома только для того, чтобы продемонстрировать очередной новый костюм, что случалось довольно часто, а иногда приходил, когда все были в сборе, и вручал матери фунтовые банкноты. Это всегда обставлялось очень торжественно, и отчасти было даже приятно видеть, как озаряется лицо матери и как обводит она их горделивым взглядом. «Ну, что я вам говорила? Не говорила я вам разве, что когда-нибудь дождусь такого дня?»

Сейчас на нем был синий костюм в тоненькую полоску, белая рубашка и