это было не так-то просто. Человек был большой и тяжелый, и у Мико перехватило дыханье.

— Вы его знаете? — спросил он.

— Да, — сказал дядя Джеймс. — Знаю. Царство ему Небесное!

— Он не с моим отцом в лодке был? — спросил Мико.

— Нет, — сказал дядя Джеймс, — не с ним.

Мико не стал больше расспрашивать. Если он не был в лодке с отцом, то в какой же лодке он был? Какой ответ хотелось бы ему услышать?

Они отнесли его к волнорезу и оставили на траве за мысом. Положили его так, чтобы он лежал лицом к небу. Лицо покойника, когда-то коричневое от загара, теперь стало синим, совсем как руки дяди Джеймса. Он, наверно, дня два не брился и зарос буйной, жесткой щетиной. Возможно, он был молод. Теперь трудно было как следует разглядеть. Во всяком случае, в распухшем толстом рту виднелись молодые белые зубы, только чуть пожелтевшие от табака у десен. Мико был без куртки, в одной фуфайке, но он умудрился снять куртку с дяди Джеймса. Это было мучительно. Пришлось разорвать обшлага, потому что иначе его руки не пролезли. Однако они ее все-таки стащили и прикрыли лицо покойника, чтобы его широко раскрытые глаза не смотрели в издевательское, торжествующее небо.

— Смотри-ка, что-то там, кажется, есть, — сказал дядя Джеймс, указывая пальцем вдаль. — На берегу ведь это?

Мико посмотрел. По-видимому, на берегу что-то жгли, потому что там поднимался всклокоченный клуб дыма.

— Похоже, что есть, — сказал он.

— Ты бы сходил посмотрел, — сказал дядя Джеймс. — Я здесь тебя подожду, с ним, а потом кому-нибудь из нас придется сходить дать знать в поселок.

Мико пошел, с оглядкой, перескакивая через валуны, обходя скалы. Подбитые гвоздями ботинки скользили на камнях. Он старался не думать. Он вовсе не хотел думать. Думать теперь было ни к чему. Слишком много он видел, непомерно много для того, чтобы охватить все это сразу.

Дым был уже совсем близко. Мико все шел. Наконец путь ему преградили высокие, тесно сдвинутые утесы, за которыми невозможно было что-нибудь рассмотреть, но по ту сторону их поднимался дым, который тотчас же разносило порывами ветра. Мико вскарабкался на вершину скалы и посмотрел вниз. На какое-то мгновенье сердце его перестало биться. Потом застучало ровно, только, пожалуй, быстрее, чем нужно.

— Здорово, — сказал он, глядя вниз на людей, собравшихся вокруг костра.

Тот, что был побольше других, поднял голову и посмотрел на него. У Мико будто что-то в горле застряло. Он открыл рот, закрыл, потом глотнул.

— Здорово, Мико, — сказал Большой Микиль.

Мико соскочил вниз на маленький песчаный пляж, вроде того, на который выкинуло их с дядей Джеймсом.

— А мы костер разожгли, — сказал Микиль. — Портной вот ослеп, будто нам только этого недоставало! Настегало ему глаза крупой.

— Это что, Мико? — спросил Портной, сидевший на корточках.

Глаза у него были завязаны платком, вероятно, когда-то белым, но давно утратившим свой первоначальный цвет. Он потерял шапку. Волосенки у него были почти совсем седые и реденькие, и на лбу, там, где под ободок кепки никогда не заглядывало солнце, виднелась белая полоса. Но усы высохли и залихватски торчали на бледном лице.

— Рады тебя видеть, Мико, — сказал Портной.

— Как вы все? — спросил Мико остальных.

— Слава Богу, живы, — сказал сын Портного, Джон, высокий молодой человек с широченными плечами. — У Бартли Уолша с руками неладно. Ты посмотри, прямо как глыбы торфа.

Мико осмотрел руки старика. Большие и вспухшие.

— У дяди Джеймса то же самое, — сказал он.

— Мы и лодку спасли, — сказал Микиль. — Глянь-ка! — указывал он пальцем туда, где лежала вытащенная на берег лодка.

— Да, только вот весла почти все порастеряли, — сказал Мартин Делани, высокий мужчина в мокрой овчинной куртке. У него были большие красные руки, торчащие зубы и распухшие десны.

— И сети, — сказал Паки, сын Мартина.

— А ну их к дьяволу! — сказал Портной. — Пошлина лучше.

Сын помог ему подняться. Микиль пинком ноги скинул в море остатки костра.

— Мне от тепла сразу лучше стало, — сказал Портной. — Если б я не согрелся, так, верно, шагу бы не смог ступить. Ну как, ребята, все у нас теперь в порядке?

— Как будто, — ответили остальные рыбаки и двинулись по берегу вслед за ними.

— Мы там нашли одного, — сказал Мико несколько громче, чем хотел. — Там он, наверху.

— Ох-хо! — сказал Портной.

С минуту все стояли потупившись, потом двинулись дальше.

Микиль шел с Мико позади всех.

— Ты как, Мико, ничего? — спросил он почти небрежно, не глядя на сына.

— Ничего, — сказал Мико. — Порезался кой-где, ну и ушибся, и спина еще плохо гнется, а так я совсем ничего.

— Не думал я, что вы в этой байдарке уцелеете. Вот уж не думал.

— А ты как? — спросил тогда Мико. — Здорово вам досталось?

— Сначала малость неуютно было, а потом ничего, обошлось.

Вечная сага морей. Он протянул большую руку и взял Мико за локоть.

Сейчас Мико захотелось плакать. Вот захотелось — и все.

— Да, — сказал Микиль, — малость неуютно.

Они медленно пошли туда, где рыбаки склонились над мертвым телом.

* * *

Пять сосновых гробов на полу просторного помещения. Помещения, которое должны были оглашать бодрые звуки мелодиона[37] и скрипки, топот ног, обутых в тяжелые башмаки, возбужденные выкрики. Вихрь раскрасневшихся лиц и вспотевших, разгоряченных танцем тел… И музыка… Музыка, что разжигает кровь и толкает на любое неистовство — хочешь, на любовь, хочешь, на поножовщину… Вместо этого на полу пять сосновых гробов и в них покойники: только пять — все, что вернуло им море. Шесть лодок вышли в море, и одна из них вернулась, и за ней вернулись пять утопленников. Весь день на берегу копошатся фигуры плачущих женщин и согбенных стариков, ищут, ищут, приподнимают тяжелые водоросли, вырванные из морских глубин. Стараются найти среди обломков нечто куда более ценное, чем останки затонувших кораблей. Ищут тела тех, кто был для них дороже всего на свете еще