все-таки продолжал работать левым веслом до тех пор, пока не почувствовал, что кровь стынет в жилах и что больше ему не выжать из себя ничего. И тут он увидел влево от себя кипящую белую массу. Страшный, бурлящий водоворот бешено крутил воду с грохотом, которого даже вой ветра не мог заглушить. И только тут Мико нанял, с какой скоростью их несет. Скоро они опять погрузились в кромешную тьму. И оставалось у них всего-навсего одно весло в его онемевшей руке, шевельнуть которой он не мог. Он старался удержать его, старался, напрягая все остатки воли. Но куда там! Онемевшие пальцы отказывались повиноваться. И скоро весло выхватило водой и унесло, как соломинку. Он соскользнул с сиденья, оказался в воде и почувствовал, как она насквозь промачивает его и без того мокрую одежду. Он уронил голову на руки. Лицо у него было холодное как лед, это он почувствовал той частью ладони, которая не успела еще окончательно онеметь.

«Сколько нам еще осталось? — это было все, о чем он мог теперь думать. — Неужели может быть так холодно? Неужели можно еще жить в этом ужасном, пронизывающем, добела раскаленном холоде?»

Сколько времени прошло, он не знал, но вот он почувствовал, как дрогнула под ними лодка, почувствовал, как ее подняло в воздух. Потом она снова пошла вниз, и он знал, что на этот раз нос байдарки больше не подымется из воды. Он увидел, что дядя Джеймс, все еще цеплявшийся за края лодки, оказался где-то наверху, а потом вода сомкнулась над ними, и он почувствовал, как выскользает из-под них лодка.

Совершенно непроизвольно он потянулся, чтобы схватиться за куртку дяди Джеймса. Нащупал рукой шерсть и крепко вцепился в нее. Протянул вторую руку и тоже схватился, схватился мертвой хваткой утопающего. И тут он вдруг почувствовал что-то у себя под ногами. Скалы? Дно морское? Лодка? Во всяком случае, это было что-то твердое, и он стоял на нем, стоял прямо и потом с каким-то безучастным удивлением заметил, что его окружает воздух и что он может дышать. Он стал тянуть к себе куртку, и у него в руках оказался дядя Джеймс, беспомощный и тяжелый. И тут его снова сшибло с ног, и он почувствовал, как набирается в легкие вода, а потом его точно за руки схватили и подняли в воздух, и тело его глухо ударилось о что-то черное, покрытое слизью, — наверно, скалы. Он высвободил одну руку и ухватился за что-то. Это оказались водоросли. Стал тянуть другой рукой, рядом с ним из воды появилась размокшая овчинная куртка дяди Джеймса. Почувствовав, что его снова заливает, он крепче вцепился в водоросли и по-кавалерийски сдавил коленями скалу, так что море, откатываясь назад, не застало его врасплох, а затем он подтянулся еще немного и с неимоверным усилием встал на скалу и втащил на нее беспомощно обвисшее тело дяди. Сделал шаг, еще два шага, и упал, не выпуская из рук дяди, и ощутил под щекой крупный песок, точно уткнулся лицом в шершавую ткань шерстяной куртки, и, подтянув ноги, встал на колени, и стоял так, подставив спину, пока вода снова с грохотом не навалилась на них, а когда она отхлынула, тщетно стараясь увлечь их за собой, он снова поднялся на ноги, но больше уже не мог нести дядю. Он пошел вперед, таща его волоком за собой. Прошел четыре шага и снова упал, и под ним все еще был песок, и море набегало на него, но оно, по-видимому, здесь утратило свою власть, так что он немного передохнул, а потом снова встал и снова пошел, уже не останавливаясь. Из-за пронизывающей боли он совершенно не мог раскрыть глаз. Казалось, в них втыкают раскаленные докрасна иголки. Но он все шел вперед, а потом упал, не чувствуя больше прикосновения моря. Ему только показалось, что оно подкрадывается к нему сзади, и тогда он пополз на коленях, все еще волоча за собой безжизненное тело, а потом остановился, крепче ухватил тело и стал подтягивать его выше и выше, пока оно не оказалось на одном уровне с ним. Он пошарил, стараясь найти лицо. Нашел. И тогда навалился грудью на грудь, припал окоченевшим лицом к окоченевшему лицу и потерял сознание.

Глава 16

Он пришел в себя оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Мико! Мико! — звал тихий, испуганный голос. Это дошло до его сознания, и он пошевельнулся.

Он лежал, цепляясь за песок, уткнувшись в него лицом. В носу стоял солоноватый запах морских ракушек. Он попробовал повернуться на спину, и сразу же по всему телу волной прошла боль. Болело сразу в стольких местах, что он никак не мог понять, где источник боли. Все-таки он перевернулся на спину, и открыл глаза, и тотчас же зажмурился, и поднял руки, чтобы прикрыть их. Открывая глаза, он испытывал боль, подобную той, что испытываешь, когда с ноги или руки сдирают липкий пластырь вместе с волосками, — боль мгновенную и мучительную.

— Ты как, ничего? — спросил голос.

— Ничего, — сказал он. — Я ничего.

Говорить было трудно: рот пересох и склеился, челюсти болели, ныла щека. Он сделал еще одно усилие и открыл глаза. Они тоже болели и слезились, но он все-таки рассмотрел сероватое небо и бешено несущиеся по небу тучи. Снова закрыл глаза, поморгал и снова открыл, и на этот раз было уже не так плохо, так что он больше не стал закрывать их и сел, опершись руками о песок. Наконец он повернул голову и встретил тревожный взгляд дяди Джеймса. Лицо дяди, казалось, было покрыто слоем соли, глаза запухли и покраснели.

— Как вы, дядя Джеймс, ничего? — спросил он тогда.

— Я ничего, — сказал дядя Джеймс, — вот только перепугался. Очнулся, смотрю, а ты навалился на меня. Тогда я из-под тебя вылез, а ты хоть бы шевельнулся. Ну, думаю, помер Мико.

— Навоз, говорят, не тонет, — сказал Мико, отнюдь не для того, чтобы пошутить, потому что, несмотря на боль во всем теле, голова была ясна. Слишком ясна. И память сразу же вернулась туда, где обрывались воспоминания прошедшей ночи. Взгляд его упал на руки дяди Джеймса. — Бог мой! — сказал он. — Посмотрите на свои руки!

Дядя Джеймс поднял их. Они были красные,