Мне по-прежнему надо считаться со своей чувствительностью, но нет причины ни отвергать ее, ни скрывать, ни бояться.

Мне можно чувствовать. Можно чувствовать, чувствовать, чувствовать… как вкусно это звучит!

Мне можно ошибаться. Можно спотыкаться, падать – и подниматься опять.

Некоторое время я просто сижу и плачу. Это неимоверно просто и колоссально трудно. И вместе с тем ловлю настолько родное для меня ощущение – роднее, чем самая родная нота, что я уверена на тысячу процентов – я не ошибаюсь.

Теперь мне можно.

Я должна это запомнить.

Нужный образ сам выкатывается на мою ладонь в виде крошечной жемчужины. Дальше руки повинуются потоку и двигаются без малейших усилий с моей стороны. Я только смотрю, как радужные лучи играют в ладонях. Руки берут квадратный лист картона и приклеивают к нему вырезки со стихами. Посередине ложится еще одна круглая кружевная салфетка, а на ней я раскладываю весь хлам из моей корзинки, оставляя лишь место в центре. Там будет жемчужина – в крышечке из-под нарзана – как в раковине.

Все это сверху покрывает слой белого акрила, и я отправляю открытку сушиться под фен. Пока идет сушка, разглядываю свое творение, даю потоку рассказать мне, чего не хватает в новой карточке. Когда краска высыхает, добавляю по краям «рамку» из штампов: солнечный лик, часы, подсвечник, крыло бабочки, циферблат, шестеренки, почтовые штемпели, крохотная птичка, цветы и листья.

Последняя деталь – ярко-красные буквы, которые складываются в слово: «REbirth»[17]. Как из песчинки рождается жемчужина, так из разного хлама, из которого и состоит наша жизнь, рождается то, что несет в себе поток. Суть творчества – перерождение. То, что со мной произошло сейчас, – тоже перерождение. И слезы еще не высохли на глазах. Чуть влажный белый акрил, чуть влажные веки…

Я вставляю страницу в альбом, потом беру черный карандаш и штрихую отпечатанную штампом в углу короткую линейку, заполняю пространство между отметками, указывающими сантиметры. Комната меняется на глазах, и снова я – не в альбоме, а лишь на грани между реальностью и Меркабуром. Я испытываю смутное разочарование. Наверное, ожидала, что эта особенная страничка – «Перерождение» – поможет мне наконец-то найти своего хранителя. Радужные очертания предметов, их разноцветная аура при взгляде сквозь поток выглядят привычно и знакомо, с особой силой рождая во мне ощущение дома, собственного дома, где всегда хорошо и спокойно.

Но теперь в комнате есть нечто, что нарушает мое внутреннее ощущение покоя. Над диваном, где сидела девица в халате, висит размазанное серое пятно, словно на стекло пролили чернила и наспех стерли грязной тряпкой. Я подхожу к нему ближе, протягиваю пальцы и тут же отдергиваю. Вблизи пятно выглядит взвесью мелких темных капель, в каждой из которых прячется черная дыра. Словно не грязь висит в воздухе, а нечто, что пожрало частички пространства, и теперь сквозь эти дырки радужный поток может утечь в чужеродное пространство. К счастью, поток никуда не течет, он настороженно замер вокруг пятен. Мне хочется взять пылесос и засосать в него пятно, но я понимаю, что невозможно. Такую грязь можно убрать только открыткой, над которой придется хорошо поработать. Но сейчас не время.

Я хочу сделать то, чего не делала никогда раньше. Смотрю на свои босые ступни цвета серой тени и делаю шаг за шагом, медленно и осторожно, будто иду по канату над пропастью. Встаю перед зеркалом и долго смотрю себе под ноги. Каждая клеточка моего тела напряжена. Наконец, я делаю глубокий вдох и поднимаю голову. Из зеркала на меня смотрит девушка с темным лицом и тяжелыми серыми волосами. Веснушки с лица исчезли, формы носа, скул и губ обострились, словно выточенные из мрамора. Я напоминаю себе чью-то поделку. Я кукла, я прочная оболочка, я – человек-скафандр.

– Мне можно почувствовать. – Я повторяю эти слова, как мантру. – Можно чувствовать, можно чувствовать, можно чувствовать.

Ничего не меняется, только шевелятся губы у каменной девушки в зеркале.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, но не знаю, к кому обращен этот вопрос: к Меркабуру, к Магрину, к Твари или к себе самой.

В ответ что-то трещит, будто рвут на части старую тряпку. В груди появляется странное жжение. Оно не мучает, как изжога после неудачного обеда, оно оставляет ощущение легкого горячего прикосновения, будто сотни крохотных пальчиков делают массаж. Легкие изнутри заполняет свежесть, словно я впервые по-настоящему вдохнула воздух.

А потом я вижу у зеркальной девушки крохотный огонек в центре груди. Или мне только кажется? Может быть, это отблеск лампы? Но огонек излучает свет, не знакомый реальному миру. Свет потока, ясный и звонкий, свет пронзительной чистоты льется сквозь нечто внутри меня – нечто невыносимо хрупкое и бесконечно ценное, что впервые соприкоснулось с этим миром. Он завораживает своей мягкостью и нежностью, он не способен ослепить, но и не исчезает, даже если закрыть глаза. Никогда в жизни я не испытывала ощущения более прекрасного и вместе с тем настолько тонкого, что даже просто думать о нем было бы слишком грубо, не то что описывать его. На глазах выступают слезы.

И тут у меня виски сводит от оглушительного звона в голове. Я зажмуриваюсь и затыкаю уши, а когда открываю глаза снова, комната принимает свой обычный вид. Я протираю лицо, смотрю в зеркало и вижу свое привычное отражение, разве что щеки красные, как с мороза. В дверь кто-то настойчиво трезвонит.

Прячу белую открытку в ящик и иду открывать. В комнату врывается Эльза, едва не сбив меня с ног. Обычно холодная, сейчас она как маленький уголек – того и гляди, все вокруг заполыхает. Даже в косичках у нее сегодня ленточки огненного цвета.

Елки-палки, как же я рада ее видеть! Вспоминаю встречу с Эмилем в открытке с кружевами, тяжесть и боль в его взгляде, клубящиеся тучи и понимаю, что это была наглая, циничная фальшивка, которая попала прямо в цель. И замучившая себя бука по имени Софья не дала себе ни малейшего шанса воспользоваться собственной уникальной способностью. Потому что если бы дала, то почувствовала бы фальшь с первой же секунды.

Я не могу удержаться от смеха. Как вообще я могла поверить, что с Эмилем можно встретиться в чужой открытке?

– Что смешного? – Эльза приподнимает брови.

Ужасно хочется кинуться к ней на шею и расцеловать ее. Мне ведь теперь можно? Но я стою, растерянная, и даже не соображу, что сказать. Все-таки я старшая, а она не очень-то красиво со мной поступила.

– Приглашение от Серафима! – Эльза машет конвертом и улыбается во весь рот, а это случается с ней реже, чем затмение – с луной. – Там все и обсудим!

– А что с открыткой самоубийцы? – Наконец-то я вспоминаю, что нужно у нее спросить.

– Я же тебе говорю – обсудим все у Серафима! Ты же его знаешь – это паромеханический манул.