С ним вошло несколько мужчин и дам, из которых одна, как мне сказали, была танцовщица, управлявшая княжеским балетом. (Вероятно, это была Гюллень-Сор — А. Б.). Только что князь сел со своими гостями, загремел оркестр, и вскоре поднялся занавес. Давали балет „Зефир и Флора“. Я в первый раз увидел театральную сцену и на ней посреди зелени и цветов толпу порхающих женщин в каких-то воздушных нарядах. Я не знал еще тогда, что весь персонал труппы — и музыканты в оркестре, и танцоры, и танцовщицы — были крепостные люди князя. Мне и в голову не приходило, что этот вельможа

На крепостной балет согнал на многих фурах,

От матерей-отцов отторженных детей…

Я видел только, как сотни зрителей любовались танцами и дружно хлопали при появлении Флоры. Когда упал занавес, артистку позвали в княжескую ложу, где она выслушала что-то от своего властителя и поцеловала ему руку. Мне показалось это странным и неприличным.

— Как ей не стыдно? — сказал я Коле.

— А не поцелует, так, пожалуй, высекут, — отвечал он.

— Большую-то и такую хорошенькую?

— Да ведь она крепостная девка!

Это возмутило меня, и стали мне противны и этот великолепный князь, и его великолепный театр».

Театральным оказалось это возмущение престарелого Сашеньки. Вот как сложилась судьба «бедного Коли Соколова», бывшего, также как и «хорошенькая балерина», по происхождению крепостным князя Николая Борисовича. Он поступил в один год с автором воспоминаний в Московскую губернскую гимназию. «В классных изданиях (рукописных), — вспоминал А. П. Милюков, — он обыкновенно помещал сцены из нашего учебного мира, где главную роль играл кто-нибудь из педагогов… Впоследствии он писал для театра, и водевили его с успехом давались на московской сцене». Действительно бедный «крепостной талант» с гимназическим образованием, который «в борьбе за народное дело… голову честно сложил» на подмостках Императорского театра[228].

Привычный ход домашней жизни князя Николая Борисовича весьма неожиданно прервался летом 1812 года. Граф Л. Н. Толстой писал об этом времени в «Войне и мире»: «Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских границ».

По заведенному с 1811 года порядку, Николай Борисович в конце весны приснопамятного 1812 года с установлением относительно теплой погоды отправился в Архангельское, ставшее за короткий срок его любимым местом пребывания. (Со дня покупки имения тем летом едва минуло два года.) По началу ничто не смущало сельские досуги князя. Даже переход наполеоновских войск через Неман не вызвал у Юсупова особого беспокойства, как, впрочем, и у большинства населения внутренних губерний России.

На отдыхе князь продолжал заниматься хозяйственными делами, а их на 1812 год оказалось намечено немало. К 1 июня полагалось выплатить 128 тысяч рублей по кредитам, собрать 23 тысячи недоимок за минувший год. Кроме того, Юсупов вел ремонтные и строительные работы в Большом Московском доме на Хомутовке, в подмосковных вотчинах, особенно в Архангельском, тратя на это значительные средства. Усиленно шла отделка Большого усадебного дома. Производились работы и в «саду» — в усадебном парке, которые вели 19 садовников.

М. И. Теребенев. «Наполеон продает с молотка похищенные им антики». 1813–1814 гг. Акварель. ГТГ.

Николай Борисович — тонкий эстет и ценитель прекрасного — создавал в том же году сеть «купавинских» магазинов в Москве и Петербурге для реализации шелка и сукна производства собственных фабрик. Товаров предполагалось продать на 50 тысяч. Для улучшения качества товара предстояло оснастить новым оборудованием две фабрики — в Спасском и Купавне, а также увеличить изготовление сукон на ряде других фабрик на 12 тысяч аршин в год.

Кроме того, ждали засуху в 6 губерниях России, в которых у Николая Борисовича имелось 26 вотчин с населением порядка 20 тысяч крепостных крестьян, и к этому бедствию предстояло заранее готовиться — устраивать «запасные магазины» и так далее. Еще предстояло судиться с яицкими казаками, претендовавшими на астраханские рыбные владения князя Юсупова. Неотложных дел скопилось много, а тут император французов без всякого приглашения жалует в гости…

Николай Борисович обыкновенно посвящал первую половину дня деловым занятиям, — в том числе и самым мелочным. В июне князь справил свадьбы двум крепостным парам — музыкантам Лариону Голубеву с горничной Натальей Алексеевой и Екиму Бойкову с дворовой девушкой Авдотьей Афанасьевой. Николай Борисович приказал сшить для женихов фрак, жилет и панталоны. Невесты получили по 30 рублей в приданое. 1 июля 1812 года Юсупов отписал в Московскую домовую канцелярию И. М. Щедрину. «Иван Щедрин! Села Спасского столяр Сергей Нестеров просил у меня позволения женитца на девке Фекле Николаевой, то узнай хорошенько о его поведении. Ежели он хорошего поведения, то я ему позволю, но ежели дурного он поведения, то от меня ему позволения женитца нет…»[229].

Мастерская Трискорни. Портрет императора Александра I. 1820-е гг. ГМУА.

В июне же Юсупов купил у князя Дмитрия Николаевича Голицына за 5 с половиной тысяч рублей 18 ревизских душ, составлявших 5 крестьянских семей. В их числе была семья Ивана Новикова, ставшего родоначальником целой династии крепостных художников князя.

В Архангельском в летнее время Николая Борисовича обслуживал приличный штат людей — дворни, состоявшей из 217 человек. Среди них — княжеский оркестр из 28 музыкантов, а также 8 крепостных танцовщиц от 14 до 20 лет, которых в документах именовали просто «девушками». Вместе с Юсуповым в Архангельское на лето перевозилась часть его знаменитой библиотеки, которой тогда заведовал француз Бенуа.

Х. Д. Раух. Портрет императрицы Александры Федоровны. 1820-е гг. ГМУА.