Старание приложите как ныне урожай, чтобы взятой хлеб заимообразно крестьянами возвращен был в економию…»[241].

Нет сомнений в том, что Юсупов всегда оставался тонким психологом. После получения от барина столь лестного послания трудно не начать работать с утроенной силой. Между тем последняя фраза письма характеризует Юсупова — «ярого крепостника», как полагалось выражаться экономистам-марксистам, в качестве рачительного хозяина. Заботясь о производителе, в случае неурожая крестьянам из барских запасов выдавался в долг хлеб. Сытый крестьянин, оказывается, представлялся полезнее барину, нежели голодный люмпен. Князь Юсупов понимал это задолго до возникновения марксизма, хотя, разумеется, до совхозов дело в его вотчинах не доходило. Князь просто заботился о кормившем его человеке, — почти всегда.

Надо полагать, не о себе одном думал в это время Николай Борисович. В продукции его фабрик очень нуждалась русская армия — во время походов и боевых действий мундиры и шинели не особенно жалели. Да и как их было защитить от пуль и штыков неприятеля. Между прочим, если бы и Наполеон хотя бы слегка уподобился князю Юсупову и хоть немного подумал о производстве и поставке каразеи и сукна, то его «Великая армия», глядишь, не замерзла бы на бескрайних русских просторах. А так, по гениальной мысли Бонапарта, его солдатам и офицерам приходилось кутаться в теплые платки, отобранные у русских баб. Понятно, что на всех платков не хватало. При переходе через пограничную реку Березину на Рождество 1812 года от «Великой армии» Наполеона осталась лишь жалкая горстка людей.

Возвращение в Москву принесло немного радости старому князю. Казалось бы, разоренные неприятелем и собственными крепостными крестьянами владения любого могли ввести в уныние. Однако вместо плачей и стонов Николай Борисович с утроенной энергией взялся обустраивать заново собственное обширное хозяйство, которое ценой больших усилий князя вскоре возродилось в новом блеске. Удалось значительно обновить и модернизировать фабричное оборудование, хотя производство процветало и до французского нашествия и какое-то время могло действовать со старыми машинами.

Между тем один весьма сомнительный современный сочинитель историй из жизни Юсупова утверждал, что будто бы сам Наполеон лично приказал охранять московский дом Николая Борисовича от разграбления! Он же сообщил «стране и миру», что и Архангельское в наполеоновское нашествие не пострадало. Документов в подтверждение своих слов, как водится, привести забыл. Эти же сведения недавно удалось прочитать мне и во «всемирной паутине». Бедный Юсупов, наверное, не единожды перевернулся в гробу после таких измышлений. На самом деле его имения и фабрики оказались разграблены, а сохранилось только то, спасение чего организовал сам князь. Документы Юсуповского архива подтверждают сохранность преимущественно спрятанного имущества, но что документы, когда хочется, чтоб все представлялось иначе, в «новом свете»…

Возвратившись из Астрахани в Первопрестольную, князь Юсупов вновь стал работать как часы, методично и точно, заставляя, подобно главной часовой пружине, двигаться весь обширный механизм своих многочисленных вотчинных контор и производств, предпринимая срочные меры к восстановлению порушенного неприятелем хозяйства. Ведь не случайно среди княжеских заводов имелся и часовой…

Предпринятые Николаем Борисовичем перед пришествием французов экстренные меры для эвакуации художественных коллекций и библиотеки дали хороший результат, тогда как вообще в Москве безвозвратно погибло множество уникальных собраний. Достаточно назвать коллекцию графа А. И. Мусина-Пушкина на Разгуляе. Дом располагался в восточной части города, в бывшей Басманной слободе, совсем неподалеку от Юсуповского дворца в Огородниках. Однако обстоятельства и поведение слуг графа Мусина-Пушкина оказались таковыми, что в результате мировая культура утратила уникальную рукопись «Слова о полку Игореве» и множество других не менее редкостных памятников древнерусской литературы, которые не были подготовлены владельцем к публикации, в отличие от «Слова…». Такая же печальная участь постигла и другие, весьма многочисленные мелкие и средние московские собрания. Между тем известно, что перед Отечественной войной 1812 года именно в Москве в частных руках оказалось сосредоточено наибольшее число выдающихся картинных галерей и библиотек.

Главный московский дом Юсуповых на Хомутовке от великого московского пожара не пострадал. Надежными оказались и тайники в подмосковных имениях, и крепостные, не выдавшие захватчикам барских сокровищ.

Как ни странно, но более всего пострадало Архангельское. Причиной тому оказалась «французская зараза», привитая на русской почве, а отнюдь не «цивилизованные» французы. Наполеон и его окружение перед нашествием на Россию неплохо представляли истинное положение и психологию русских крепостных крестьян, поэтому справедливо считали большинство из них своими возможными союзниками в борьбе с царем Александром I. В крестьянской среде французами велась активная пропаганда «гнилого западного образа жизни» и всякого рода «общечеловеческих ценностей». Вот почему после изгнания Наполеона князю Юсупову пришлось читать в донесении от 31 октября 1812 года крепостного архитектора В. Я. Стрижакова такие слова о состоянии усадьбы. «Во многих рамах стекла перебиты, а иные двери и рамы изломаны, полы во многих комнатах подняты, словом сказать, как войти в дом и взглянуть на все с чувством, то надобно ужаснуться. Кожевенный завод весь разорен, и попа с дьячком совсем разорили, однакож не французы, а воронковские мужики».

20 декабря 1812 года уже управляющий усадьбы доносил князю, что «в бытность французов крестьяне воронковские и ивановские как в Большом доме, так и в прочих местах, все били, ломали… что можно видеть из посланной при сем ведомости. А по прошествии французов все крестьяне, как-то: захаровские, раздоровские, воронковские и ивановские, соединясь вместе, забунтовали и говорили, что они не господские, а завоеванные. Потом господский хлеб… разделили между собою, а дворовых людей всех оставили без хлеба». К Донесению приложена специальная «Ведомость об испорченных в 1812 г. вещах», из которой можно узнать, что, например, «у мраморной группы „Амур и Психея“ отбиты руки; поломаны — китайские ширмы, биллиард, гусли, а из библиотеки унесено семь шкафов красного дерева».

И. Л. Ругендас. «Пожар Москвы в 1812 году». Гравюра. ГМП.

Крестьяне постарались разворовать не только помещичьи запасы. Воронковские мужики принялись громить кожевенный завод. Не отстали и бабы, выказавшие свою «любовь» к прекрасному. «Большие самые картины попорчены, у одной, что в столовой, угол оторван на аршин, а иные картины употреблены в дело, бабы в котлах отпаривали краску и шили мешки… Зеркала в золотых трюмах перебиты в мелкие части», — сообщалось князю. Из этого документа становится понятно, что далеко не все громадное художественное собрание князя удалось эвакуировать, а только самые ценные вещи[242].