– Да-да, я наслышан. Как же, дело Фюальдеса! Но я что-то не вижу…

– Не видите? Так вы послушайте! Слышите?

В трагическом порыве Бабетта бросилась к окну и приникла к нему, прислушиваясь к чему-то, пока не достигшему ушей г-на Ипполита Патара, что не помешало ему прийти в величайшее возбуждение. Он вскочил.

– Сейчас же отведите меня к господину Латушу, вашему хозяину, – потребовал он, силясь проявить весь свой авторитет. – Немедля!

Но Бабетта снова рухнула на стул.

– Я, похоже, рехнулась, – пролепетала она. – Мне почудилось… хотя нет, быть того не может… Вы ничего не слыхали, господин Непременник?

– Нет, ничего… Совсем ничего.

– Да уж… Этак и с ума недолго сойти, с игрецом этим. Ишь ведь, повадился, крутится тут все время…

– Что значит – все время?

– То и значит. Бывало, днем, когда меньше всего ждешь, глядь – а он во дворе. Я за ним… А он уж на лестнице, или за дверью, или еще где… Ему ведь все одно, лишь бы спрятаться со своим ящиком, с музыкой этой… А ночью под окнами шляется.

– Да, действительно, в этом есть что-то неестественное, – промямлил г-н непременный секретарь.

– Вот видите, сударь! Это вы сами сказали, я вас за язык не тянула!

– И давно он здесь бродит?

– Да почитай уж месяца три.

– Неужели так долго?

– Ох, и не говорите! Иногда, правда, целыми неделями пропадает… Погодите-ка, первый раз я его увидала аккурат в тот день, когда…

Бабетта вдруг осеклась.

– Ну же, – подбодрил г-н непременный секретарь, удивленный ее внезапным молчанием.

Старая служанка прошептала:

– Есть кой-чего, о чем мне и говорить-то не велено. Но я, господин Непременник, все равно скажу. Так вот, игрец этот первый раз к нам заявился, когда господин Латуш выставился в вашу Академию. Уж как я его отговаривала! Не надо, дескать, дурной это знак. А тут и те двое померли. Да куда там! Всякий раз, как он об этой Академии упоминал, тут игрец крутился. Нет-нет, неспроста это! Только вот всего-то я вам сказать не могу…

И она энергично затрясла головой.

Г-н Патар был крайне заинтригован. Он вновь уселся на стул. Бабетта говорила теперь, словно обращаясь к самой себе.

– Я, бывало, сама с собой рассуждаю. Полно, твержу себе, что за мысли такие? Только у нас в Родезе, знаете, в мое время, ежели видели игреца, то крестились, а ребятишки камнями в него кидались, он и убегал. Но этот-то все время тут крутится… – задумчиво добавила она.

– Вы сказали, что о чем-то не можете говорить, – вкрадчиво промолвил г-н Патар. – Это как-то связано с… игрецами? Или еще с чем-то?

– Да только с ними все и связано, с игрецами этими, будь они прокляты!

Бабетта опять затрясла головой, словно отгоняя навязчивое желание выговориться. И чем больше она это делала, тем сильнее г-ну Патару хотелось, чтобы она заговорила.

Наконец он решил действовать напролом.

– Вообще-то, – начал он, – не исключено, что эти смерти не столь естественны, как могло показаться… Если вам что-то известно, сударыня, то впоследствии… если что-то случится… вы будете в этом повинны гораздо больше, чем мы, уж поверьте мне.

Бабетта молитвенно сложила руки.

– Я Господом нашим поклялась, – прошептала она.

Г-н Патар выпрямился во весь рост.

– Что ж, сударыня, дело ваше, тогда проводите меня к вашему хозяину.

Бабетта подскочила.

– Выходит, все кончено?

– Что именно? – несколько сурово спросил г-н непременный секретарь.

– Я спрашиваю: все кончено? Вы его выбрали в вашу Академию, и он там теперь будет читать похвалу вашему монсеньору д’Абвилю?

– Да, сударыня, разумеется.

– Читать ее при всем народе?

– Безусловно.

– Как те двое?

– Как те двое? Но так положено!

При этих словах голос г-на непременного секретаря уже немного утратил суровость и даже слегка дрожал.

– Ну вот что я вам скажу, – спокойно произнесла Бабетта. – Вы убийцы! – Она размашисто перекрестилась и продолжала: – Но я не позволю убить господина Латуша. Я его спасу, несмотря ни на что… несмотря на него самого… несмотря на мою клятву… Сядьте, господин Непременник, я вам все выложу, как на духу. – Она рухнула на колени. – Я спасением души поклялась, и вот… от клятвы своей отступаюсь. Но Господь в моем сердце как по книге читает, уж Он простит меня. Слушайте же, что тогда случилось…

Г-н Патар жадно слушал Бабетту, рассеянно поглядывая на улицу через приоткрытый ставень. Он увидел, что «игрец» вернулся и теперь уставился своими моргающими глазками куда-то вверх, примерно на уровень второго этажа, много выше головы г-на Патара. Г-н непременный секретарь вздрогнул. Тем не менее, он сохранил самообладание, чтобы ни одним резким движением не выдать Бабетте, будто на улице что-то происходит. Ее рассказ, таким образом, не был прерван.

Стоя на коленях, сама она ничего не могла увидеть, да и не пыталась. Она говорила, не останавливаясь и горестно вздыхая, как на исповеди. Словно спешила избавиться от тяжести, обременявшей ее совесть.

– Так случилось, что через два дня после того, как вы не захотели взять моего хозяина в вашу Академию, потому как выбрали на это место господина Мортимара, а потом господина д’Ольнэ… Ну вот, однажды после полудня мне надо было отлучиться из дому, я о том и хозяина предупредила, а сама чего-то не пошла, и господин Латуш о том не знал. И вижу, как приходит к хозяину какой-то человек, и они заперлись вдвоем. Он дорогу на лестницу сам отыскал, но я его раньше не видала никогда. А минут через пять – другой господин, тоже незнакомый. Быстренько так пробрался наверх, словно боялся, что его приметят. Слышу только, стучится в дверь библиотеки. Дверь сразу же открылась, и стало их там трое, в библиотеке: господин Латуш и с ним двое чужих.

Час или два прошло, а библиотека-то прямо над моей кухней… Что меня больше всего удивило – я даже не слышала, как они там ходят. Ну ничегошеньки было не слыхать! Сильно меня это озадачило, а я, признаюсь вам, страх какая любопытная! Господин Латуш ведь мне не сказал, что к нему придут. Вот я и поднялась наверх и под дверью слушаю. Да только ничего было не разобрать. Ей-богу, я стучалась, но никто не отозвался. Тогда я приоткрыла дверь, а внутри никого! Там, кроме входной, есть еще одна дверь в маленький кабинет. В библиотеку-то я вошла, а в маленьком кабинете не бывала сроду. Хозяин мой никогда там никого не принимал и меня не пускал – это у него прямо болезнь какая-то, меня туда не пускать. Он там все пишет чего-то и не желает, чтоб его беспокоили. Ну и сидит там, как в могиле. Он мне во многом уступает, если я рассудительно попрошу, а вот в маленький кабинет – ни ногой. Ключ себе заказал особый, чтобы ни я, значит, ни кто другой в тот кабинет попасть не мог. Мне, бывало, говорит: «Этот уголок только мой, Бабетта, а тебе, чтобы мыть да скрести, и остального хватает».