на происходящее около стана викингов. Там все воины оставили свою обычную в походе починку обуви, одежды и оружия, еду и сон. Все викинги были на ногах и возбуждённо переговаривались, собравшись вокруг конунга Вишены Стреблянина, или Вишены Галана, как они его ещё называли между собой. Вишена стоял между ними вполне самостоятельно, даже не пошатываясь уже от слабости. Это был уже не умирающий, с синими губами и потухшим взором, с трудом пьющий из миски воду скупыми глотками, это снова был статный молодой мужчина, с густой рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными умными и насмешливыми глазами. На нём снова была, несмотря на жару, кожаная чёрная рубаха, надетая поверх шёлковой, с вышитым воротом, широкие синие шерстяные штаны со множеством складок, схваченные на голенях ремнями, удерживающими полусапоги.

— Конунг наш совсем выздоровел! — слышались радостные крики, — да здравствует конунг Вишена! Да здравствует Ясельда!

Кто-то запел по-свейски и все подхватили любимую в Скании и Норрларде песню неизвестного скальда, подходящую для этого случая:

Крепкий окрепнет, услыхав его волшебную поступь,

Даже земля затвердеет от ласк его солнечно-диких!

Станут алмазами его слова и золотом его мысли,

Горностаевой шубой станут вокруг грубые рубища…

Петь начали Эйнар с Гельгой и Биргом, и так красиво у них выходило, особенно контраст низкого баса Гелги и высокого звонкого голоса Бирга, что все остальные викинги невольно втянулись в пение. Пели все, даже те, кто плохо знал слова и заменял их мычанием или распевом одного слога, и те, кто вовсе петь не умел, а просто мычал или, скорее, ревел:

Вовсе неправда, что теплым летом зима отступает

В северный край, она всегда рядом как смертная хворь выжидает,

В поднебесье скрывается она ледяном, пока лето бродит,

Среди журчащих ручьёв, зелёных лесов и пёстрых лугов!

Руки зимы землю вращают, от мощи тех рук полюса трещат,

И всё на земле дрожит от страха, кроме солнечных слов,

Что к небу близко, и кроме алмазной крепости его!

И только враги его не расстаются с зимой никогда!

Вместо припева между куплетами, все они вместе выкрикивали:

— Наш конунг снова с нами! Э-э-э-эй! Наш конунг снова с нами! Э-э-э-эй!

Потом произошло то, чего никто не ожидал и не был готов: Вишена уверенно направился к тому месту в роще, где были растянуты горизонтально на шестах полотна для укрытия заложниц от любопытных глаз. Он всем своим лучезарным видом показывал желание принести благодарность своей спасительнице Ясельде за чудесное избавление от смерти. Рассказы книжника Рагдая о том, что иногда люди могут очень долго находиться в состоянии, внешне неотличимой от смерти, но при этом быть живыми, а потом возвращаться из забытья, не оказали над конунгом действия. Примеры, приведённые книжником из свой жизни и даже из жизни некоторых людей Тёмной земли, знакомых Вишене, и имевших похожие проявления временной потери признаков жизни, тоже не помогли. Зато уверенность суровых и простых душой викингов, многие из которых не знали значения даже простейших рун, но зато помнили бесконечные хитросплетения жизни северных богов и их германских братьев, где бессмертие, смерть и воскрешение в разных проявлениях встречались как само собой разумеющееся, и часто плохо различающих жизнь героев саг и жизнь людей настоящих, была на высоте. Они ничуть не сомневались, что ясноокая словенка своим прикосновением воскресила их конунга из мёртвых. Даже если кто-то из опытных воинов и мореходов, торговцев и разбойников, вроде Гелги или Вольквина могли усомниться в этом, они ни в коем случае не хотели смущать своими сомнениями молодых викингов, желающих, чтобы об их конунге, а значит и о них, скальды тоже сложили бы интересные сагу, чтобы рассказывать её на пирах, онемевшим от восхищения, ленивым и трусливым хевдингам. И пусть этот поход за золотом небесных королей из неведомой страны на востоке ещё не стал легендарным, но история молодого викинга-галана и дочери словенского ярла уже вполне могла вдохновить кого-то на создание песни о любви. При всём при том, никто, даже Рагдай, не могли отрицать божественной женской красоты Ясельды. Если женщины Норрланда, Скании, а тем более Лапландии были ниже ростом, шире в кости, уже в юном возрасте их стоячие груди начинали опадать, не прекращая при этом расти, а мылись, причёсывались и удаляли волосы на теле они от случая к случаю, когда не падали от усталости с ног или был излишек горячей воды от приготовления пищи и стирки, то с пленными словенками с Волхова всё было иначе. Дочери Водополка Тёмного, казалось, только и занимались тем, что ухаживали за собой сами и с помощью служанок. То-ли их далёкая, тёплая Дунайская прародина, ещё до Гнезда, и тем более до прихода на Волхов и Ладогу, богатая ручьями и реками, научила их постоянно пользоваться водой, но они мылись постоянно. Любой привал или остановка использовались ими для того, чтобы добыть и нагреть на костре чистую воду. Большую часть их поклажи, кроме одежд, составляла зола и вываренный свиной жир. Смешивая их с горячей водой, они получали тягучую мылкую мазь. Они наносили её на тело, скребли кожу дощечкой или обратной стороной костяного гребня, и смывали мазь вместе с впитавшейся грязью. После этого они наносили на тело еловые и цветочные масла, благоухающие лесом и лугом, и из греческих драгоценных пузырьков иногда добавляли восточные ароматы. Если северянки, за исключением может быть Маргит, дочери ярла Эймунда из Викхейля, хранили свои шёлковые юбки в основном в сундуках, и предпочитали носить в обычные дни тяжёлые сине-коричнево-чёрные шерстяные, иногда льняные ткани редкого плетения, эти благородные словенки носили нижние юбки всегда только шёлковые, а верхние льняные: белые, жёлтые и голубые, расшитые серебряной и золотой нитью по подолу и рукавам, или красными узорам по белому льну. Волосы он расчёсывали постоянно, как только было время, особенно после мытья, так что волосы их никогда не слипались в колтун, и не имели сора и насекомых. Они блестели и красиво вились. Бронзовыми и костяными щипчиками, служанки выщипывали часть бровей княжнам, создавая ровные и красивые полукружия над глазами. Судя по вздохам и вскрикам, иногда доносившимся из-за полотняных занавесей, то же самое они проделывали со всем остальным телом, как того требовала греческая и византийская мода:

— Ой, больно! Погоди, дай дух перевести! Погоди, Нежа! Мойца, Миленка, воды холодной дайте!

Все эти тонкости жизни придавали и без того