Еще несколько вопросов тоже касались личной жизни поэта. В особенности всех интересовало, изменяла или не изменяла Пушкину жена. Вера Константиновна, не вдаваясь в подробности, со снисходительной улыбкой еще раз повторила, что, по ее мнению, нет, и объявила перерыв на двадцать минут…

— Ну, как, Инуськ?

— По-моему, замечательно!

— Спасибо. Сделала перерыв, нельзя говорить долго, у слушателей притупляется восприятие. Что ж так трясет? — Подпрыгнув вместе с ойкнувшей невесткой, Вера Константиновна вцепилась в сиденье и засмеялась: — Дороги у нас все такие же паршивые, как во времена Пушкина и Гоголя! Свято храним традиции!

За спиной чувствовалось сильное оживление: басовитые, веселые голоса, шуршание бумаги и отчетливое позвякивание бутылок и стаканов. После перерыва лица мужчин приобрели осмысленное выражение, а глаза потеплели.

Ближе к усадьбе на дороге, размытой дождем и разъезженной экскурсионными автобусами, грузовиками, мотоциклами и тракторами, пассажиров бросало из стороны в сторону, но им это, похоже, нравилось: женщины игриво повизгивали, а навалившиеся на них мужчины, уже сильно навеселе, самодовольно гоготали.

Выпрыгнув из автобуса, свекровь перекинула сумочку через плечо и запахнула потуже короткий синий плащик.

— Какая же сегодня холодрыга! Зря мы с тобой тоже бутылку не прихватили.

Пейзаж был унылым и однообразным: степь, лесопосадки, приземистые деревянные избы, темные, холодные лужи со следами мазута. Обычная российская провинция. Не добавляли радости и серые тучи, которые гнал ледяной северный ветер. Одноэтажный дом с мезонином, небольшой парк со старыми, еще не распустившимися деревьями, серый пруд с мостиком странно не соответствовали написанным здесь стихам.

Вскоре за не умолкавшей ни на минуту Верой Константиновной бродили лишь пенсионеры с палками, мальчик в пилотке и собственная невестка, которой было ужасно жаль свекровь, а еще больше — Пушкина. Знал бы Александр Сергеевич, сколько здесь толчется всяких зевак, интересующихся подробностями его личной жизни, он бы перевернулся в гробу! И самое обидное, все эти зеваки считали, что Пушкин — такой же человек, как они.

На большой поляне начинался праздник, и свекровь повела свою престарелую, глуховатую компанию послушать приехавших из Москвы известных писателей.

Поближе к трибуне было уже не пробиться, и, чтобы разглядеть гостей праздника и, возможно, увидеть среди них и дядю Леву Левитеса, пришлось встать на цыпочки. Дяди Левы, к сожалению, не было, но лицо пожилого поэта с зычным голосом показалось знакомым… Должно быть, это Павел Антокольский.

В толпе началось какое-то непонятное движение. Только получив удар в бок и еле удержавшись на ногах, она, разиня, сообразила, куда ринулся народ.

— Автолавка приехала! Колбасу привязли!

С горки катил крытый грузовичок, а за ним неслись мальчишки на велосипедах, бежали, стараясь обогнать друг друга, раскрасневшиеся женщины в платочках и шустрые ребятишки в огромных резиновых сапогах. Из трещавшего трактора с прицепом вывалилась целая бригада подвыпивших, грязных мужичков.

— Вера Константиновна, что же это за безобразие? Сейчас будет выступать сама Римма Казакова, а они помчались за колбасой!

— Эх, Инка! Людей тоже можно понять. Жрать-то хочется. Им сюда «чайной» колбаски и привозят только раз в год, в день рождения Пушкина.

Пришло время уезжать. Свекровь поставила продрогшую невестку стеречь тех, кто уже сел в автобус, и помчалась разыскивать остальных «пушкинистов». Фигурка в синем плаще мелькала то в парке, то на поляне, то около рощи. Наконец затолкали в автобус последнего красномордого дядьку — он отчаянно упирался и, мотая кудрявой головой и весело матерясь, грозился заночевать у Пушкина, если ему не нальют еще стакан.

Вдали за запотевшим окном посверкивало. Будто канонада, прокатился гром, потемнело, и хлынул дождь.

— Что, Инуська, замерзла? — Неунывающая Вера Константиновна придвинулась поближе и, чтобы согреться, стала энергично тереть свои маленькие, покрасневшие руки и стучать кулачком о кулачок. — Смотри, как мы поехали вовремя! А то пришлось бы наших пьяниц извлекать из мокрых кустов. Ничего, скоро угомонятся, буду рассказывать дальше.

Бодро вскочив, она взглянула в блокнотик, и тут раздался истошный женский вопль:

— Остановите автобус! Человеку плохо!

Шофер резко затормозил, зашипела задняя дверь. Два пьяных патлатых парня, громко икая и приговаривая: «Что ж ты, дядь Коль, …твою мать, опять так нажрался? Тебе ж б… сегодня в ночную!» — поволокли под холодный, проливной дождь того самого красномордого, который собирался заночевать у Пушкина.

Не успела насквозь промокшая троица плюхнуться на заднее сиденье, как снова зазвенели стаканы. Вера Константиновна нервничала: из всех экскурсантов ее слушала одна невестка. Свекровь замечательно читала отрывки из «Евгения Онегина» и, с вдохновением рассказывая об этом великом произведении русской литературы, приводила так много интересных подробностей, что потрясенной невестке в конце концов стало стыдно: закончив филологический факультет, она не знала и десятой доли того, что знает бывшая актриса-травести.

— Товарищи, теперь я перехожу к рассказу о трагической дуэли на Черной речке…

— Бабк, может, хватит уж тебе трепаться? Спать больно охота!

Наглое заявление из глубины темного автобуса получило всеобщую поддержку — экскурсанты дружно расхохотались.

— Ну, что же, товарищи, отдыхайте! — Вера Константиновна вернулась на «место для экскурсовода» и тихонько засмеялась: — Вот пьяницы проклятые! Каждый раз одна и та же история.

— Зачем же вы ездите с ними?

— Ох, Инуся! Надо же просвещать народ. Это мой гражданский долг. Ничего! Что-нибудь да застряло у них в голове. Вот тебе было интересно, только честно?

— Мне — очень!

— Так почему же ты думаешь, что другим — нет? Если из всего автобуса наберется хотя бы несколько человек, которым было интересно, значит, я старалась не зря. — Внимательно посмотрев на огорченную невестку, Вера Константиновна обняла за плечо и зашептала: — Хочешь новый анекдотик?.. Армянское радио спрашивают: дойдет ли верблюд из пустыни Кара-Кум до Москвы? Армянское радио отвечает: дойдет. Если в Горьком не сожрут… Ничего, да? Но, по-моему, вряд ли он, бедняга, и до Горького доберется. Помнишь, как голодные болдинцы чуть не сшибли тебя с ног? Думаю, они бы и от верблюжатинки не отказались!

Прижавшись друг к другу и согревшись, они всю обратную дорогу не переставая хихикали под мощный храп просвещенного народа.

Веселого было много, но и грустного не меньше. Однако, приезжая домой, в Москву, особенно часто в первый год, пока заочно заканчивала институт, она рассказывала маме лишь о тех эпизодах своей жизни, которые укладывались в формулу «семейное счастье». А на что жаловаться? Ведь ей, Инусе, не блиставшей никакими особыми талантами, не отличавшейся ни глубоким умом, ни выдающимися внешними данными, удивительно повезло в жизни: красавец муж, умный, образованный, замечательная свекровь, хорошая квартира и денег вполне хватает. Правда, временами хочется