Смирнова-Немирова, которая в молодости играла во втором составе роль Дездемоны и с тех пор называла себя Алькой Недодушенной, толстая, чернобровая Софа из пошивочного и реквизиторша Настя, добрая, милая, только, жаль, сильно пьющая.

По правде сказать, при первом знакомстве «народные артистки» произвели малоприятное впечатление: заявившись с двумя бутылками водки и гитарой, они до трех часов ночи орали в комнате Веры Константиновны, распевали на весь дом матерные частушки, а когда, пошатываясь, выходили на кухню или в туалет, тоже не стеснялись в выражениях. Шокированная их раскованностью, она всячески уклонялась от приглашений свекрови составить компанию ее «девкам». Потом привыкла, да и артистки — непосредственные и в общем-то очень славные пожилые тетки — перестали нарочно вгонять ее в краску своими грубоватыми шуточками: «Инк, а Инк, можно при тебе матерный анекдотец рассказать? Не бойся, он короткий!» или «Ой, что же это я такое сказала? …твою мать! У нас же здесь барышни!»

Вымокшая под дождем компания ввалилась с хохотом. Пока творческие работники раздевались, толкая друг друга в бок, они успели обругать бездарной скотиной главного режиссера, отлаять новую дерьмовую пьесу и перемыть кости всем артистам, которые не входили в их тесный, спаянный кружок.

Разлили водку по большим стопкам, «барышне» — компотику, выпили, и «холостые» артистки с преувеличенной жадностью набросились на домашнюю еду: горячую картошку с селедкой, винегрет, утку с черносливом и пирог с капустой.

— Клевая у тебя невестка, Верка! — Алевтина Тимофеевна вытерла «селедочные» губы тыльной стороной ладони, темпераментно притянула к себе «клевую невестку» и расцеловала в обе щеки. — Смотри, какую нам организовала грандиозную жрачку!

— Слышь, Верк, отдала бы нам с моим обалдуем сыночком свою Инку хоть на неделю! — с куском пирога во рту заорала Александра Петровна. — А то привел мне какую-то халду безрукую! Еще и морда утюгом! Как говорится, ни положить, ни поставить!

Вера Константиновна, которая сама почти ничего не ела, раскурив папиросу, отмахнулась театральным жестом:

— Раз она твоему Вовке угодила по женской части, ты, Шурка, в их дела не лезь! Сам разберется, положить ее или поставить! Я, вот, тоже безрукая. Правда, мужик мой из-за этого от меня и сбежал. Не выдержал, бедный, заслуженной артистки. Представляете, девки? Прихожу как-то после спектакля, а Андрюшки моего нет. И костюмов нет, и трусов. Только записка на столе. Так, мол, и так, дорогая Вера, не поминай лихом, но очень хочется жрать! Что вы думаете? Нашел себе простую бабу-буфетчицу. Рожа, как хлеборезка! Снял ее с работы, и она ему теперь круглые сутки жарит и парит!

Наивная невестка больше не хлопала глазками — с удовольствием смеялась вместе со всеми. Рассказ о трагическом финале семейной жизни Веры Константиновны она слышала уже неоднократно, и в разной интерпретации: то это была облитая слезами записка изголодавшегося мужа, то голодный обморок, случившийся с Андреем Андреевичем прямо у свекрови на премьере, после чего «Андрюшку отвезли в больницу, и там он снюхался с толстой сестрой-хозяйкой». Или Вера Константиновна «признавалась», что сама выгнала деспота-мужа, когда он попытался протестовать против котлет, сгоревших на плите за время обсуждения с режиссером по телефону сверхзадачи ее новой роли — пионера-героя. И тогда «Андрюшка, гад паршивый, завел себе упаковщицу с жиркомбината»!

Вдохновленная успехом у хохотушки Софы, Вера Константиновна выбралась из-за журнального столика и, спрятавшись за шторами, как за театральным занавесом, через несколько секунд появилась оттуда в мужской кепочке, надвинутой на брови:

— А однажды, девки, Андрюшка застукал меня с Васей из бутафорского цеха… Инка, притащи-ка мне какую-нибудь сковородку!

Представление начиналось. Заслуженная артистка В.К. Киреева скакала из угла в угол маленькой комнаты, изображая перепуганного, голого Ваську, в одной кепочке выпрыгнувшего из окна и переломавшего ноги, Верку, спрятавшуюся под кровать, и свирепого Андрюшку, который безуспешно пытался извлечь ее оттуда и в устрашение потрясал сковородкой. Пьяненькая, разгулявшаяся Настя ловко подыгрывала на гитаре, стараясь придать каждой мизансцене еще больше драматизма, Шурка с Недодушенной пили водку и подзадоривали Веру Константиновну: «Антигона ты наша! Не, Верк, Медея!», — а Софа хохотала до слез.

Вместе с утренними воскресными газетами Слава принес из почтового ящика три больших красивых конверта:

— Вера Константинна, кажется, Андрей Андреич приглашает нас всех на свой юбилей.

Не спеша допив чай, Вера Константиновна надела очки, повертела красивое именное «приглашение», отпечатанное на плотной бумаге золотыми буквами, и усмехнулась:

— Жизнь идет, а люди не меняются. Нет, чтобы по-простому позвонить и пригласить: приходи, мол, Верка, выпить за мое здоровье. Фанфарон несчастный!

Тем не менее в тот торжественный день свекровь впервые подкрутила на бигуди свои прямые, короткие волосы, надела синее кримпленовое платье, специально к этому дню сшитое Софой, — мини, с глубоким вырезом и бантом, и взгромоздилась на высокие каблуки. Напудрившись и накрасив губы, она с пристрастием оглядела себя со всех сторон в «льстивом» зеркале в прихожей.

— Слушай, Инк, по-моему, я похожа на старую проститутку…

— Что вы, Вера Константиновна! Вам идет. Замечательно.

Должно быть, в интонации бесхитростной невестки Вера Константиновна уловила фальшивые нотки, потому что тут же понеслась умываться и отправилась в ресторан в своем обычном виде: в брючках и пиджачке, которые шли ей гораздо больше.

Когда в огромном вестибюле ресторана «Россия», возле скульптуры «Девушка с веслом», Слава и Андрей Андреевич пожали друг другу руки, захотелось протереть глаза: они были так похожи, что казалось, будто Слава пожимает руку самому себе, повзрослевшему на двадцать восемь лет. Кроме того, Андрей Андреевич совершенно не соответствовал тому образу, который сложился из рассказов Веры Константиновны.

Чудная свекровь была в своем репертуаре:

— Здравствуй, Андрюшка! Ты, я смотрю, еще подрос?

— Здравствуй, Верочка. Спасибо, что пришли. А это наша невестка? Очень рад, что у моего сына такой хороший вкус.

Андрей Андреевич проводил гостей в гардероб и там, шутливо отстранив Славу, снял пальто сначала с бывшей жены, потом с невестки. Поверить, что этот воспитанный, интересный мужчина — тот самый безумный ревнивец, который лупил свекровь чугунной сковородкой, застукав с Васей из бутафорского цеха, было невозможно. Кстати, и его жена оказалась вовсе не Маруськой с жиркомбината, а Ольгой Валерьевной, инженером по технике безопасности.

Зачем свекровь выдумывала все это? Наверное, из ревности. Похоже, Андрей Андреевич ушел от нее сам, и удивляться этому особенно не приходилось. Если свекровь и в молодости была такой же эгоисткой, как сейчас, то от нее сбежал бы любой! Чего стоило хотя бы ее буйное помешательство на своем театре, где она торчала с утра до ночи! Можно подумать, она там главный режиссер! В редкие свободные