нечто близкое к равновесию прав и интересов центра и регионов (что пока не удается сделать в нашей стране).

Во всех трех странах гражданские войны ускорили модернизацию экономической структуры общества. В данном смысле гражданские войны оказались инструментом исторического прогресса. Доказать противоположное вряд ли возможно.

Однако выше было показано варварское и антидемократическое содержание такого исторического инструмента. Гражданские войны оставили потомству зловещий монумент политического разъединения общества, отравленного подозрительностью; долго не сменявшийся и потому развращенный государственный аппарат (особенно в США)[334]; правовую дискриминацию и бытовое унижение побежденных, массовое их изгнание или вытеснение из пределов отечества.

Подобное многоликое деструктивное наследие было довольно скоро преодолено в Штатах, но оказалось цепким и живучим в нашем отечестве и в Испании.

При первом взгляде на историю США соотношение импульсов к примирению «сверху» и снизу» кажется сбалансированным – они словно выступали в связке. Впрочем, в первое десятилетие после капитуляции южан главные примирительные импульсы все же исходили «сверху», причем единой позиции у руководства страны после гибели президента Линкольна не было, чем и объяснялись отступления от линии на примирение на рубеже 1860‑х и 1870‑х годов. Столкновения между ветвями власти по данной проблеме порой принимали форму и характер острого политического противоборства. Олицетворением неумолимости выступал конгресс и суды, тогда как глава исполнительной власти после первой порции репрессий олицетворял настрой толерантности. Рычагами примирения «сверху» сначала были многочисленные индивидуальные президентские помилования. Затем «количество перешло в качество» – в широкомасштабные амнистии конгресса. «Снизу» с некоторым опозданием последовали инициативы, исходившие из среды военно-ветеранских и женских объединений. Лет через двадцать после Аппоматокса примирение стало комбинированным. Сутью плодотворных народных инициатив стало общение бывших врагов, из которого чаще рождается понимание и прощение нежели месть или отчуждение. Напрашивается вывод: наследие человечного и вместе с тем расчетливого Линкольна выдержало удары справа и слева.

В Испании примирительные импульсы шли главным образом «сверху» – по каналам государственной политики военной диктатуры. В нашей стране они проистекали преимущественно «снизу». Концентрация власти в руках каудильо-генералиссимуса и закрытость авторитарно-персоналистского режима создавала видимость «народного безмолвия» и единой политики правящих верхов. Такие политико-правовые действия, как смягчения приговоров и политические амнистии, в арсенале испанской диктатуры, как мы видели, имелись, но они находили крайне ограниченное применение и потому были трудноразличимыми; далеко не все исследователи-испанисты упоминают о них. Темпы продвижения данной страны к примирению были гораздо ниже в сравнении со Штатами. И все же движение в данном направлении происходило, пожалуй, плавно – по крайней мере, без зигзагов и перечеркивания только что достигнутого. Испанский диктатор постепенно стал способным на выведение средней линии между непримиримым «бункером» и столь же непримиримой эмиграцией.

Особенностью процесса стала роль трех факторов, среди которых были:

– во-первых, эволюция позиции католической церкви, являвшейся неотъемлемой частью механизма диктатуры;

– во-вторых, изменение настроя политической эмиграции, которая отсекла экстремистские фланги и преодолела застарелую вражду, царившую в отношениях между монархистами и республиканцами, между марксистами и либералами;

– в-третьих, внепартийный легитимный наследник королевского престола, а затем монарх (в американском и русском вариантах все данные факторы отсутствовали).

Низшие слои испанского духовенства выполняли, начиная с 1950‑х годов, роль передаточного механизма, направлявшего примирительные импульсы «наверх» – на уровень исполнительной власти. На священников не могла не оказать влияния обновленная мотивами универсализма и толерантности позиция Ватикана. В кругах, близких к церкви и Фаланге, вызрела плодотворная идея покаяния. Эмигрантский же лагерь методом проб и ошибок пришел к не менее плодотворному выводу о пользе синтеза монархической государственной формы и демократического правления. Достойным примирителем явился король Хуан Карлос (1976–2016 годы). Самый талантливый из испанской ветви Бурбонов, он сочетал понимание и усвоение социальных импульсов с твердостью, давшей ему возможность сыграть значительную роль в преодолении сопротивления «бункера» и затем в бескровном подавлении путча гражданской гвардии.

Россия в преодолении наследия братоубийственного конфликта следовала по оригинальному пути, мало похожему на испанский и тем более на американский варианты.

Торжественно провозглашенные вскоре после победы красных акты о прощении побежденных были назревшими и рациональными шагами в верном направлении. Но двум амнистиям было позволено в невероятно короткий срок порасти травой забвения. Казенный культ Ленина, при жизни которого амнистии были обнародованы и вступили в силу, не помешал их замалчиванию очень скоро после его ухода из жизни. Две «ленинские» амнистии его преемники даже не удосужились аннулировать в надлежащем порядке. От проблемы примирения с миллионами изгнанных соотечественников последующие носители высшей власти, от Сталина до Горбачева, отгораживались сначала рекламированием размаха и темпов технико-экономического прогресса державы, а впоследствии – выходом в космос. И не сами эти достижения, укрепившие государство и поражавшие воображение, но длительное любование ими и их возведение в ранг абсолютной ценности сослужило стране и народу дурную службу. Три бесспорно важные составляющие общественного бытия: политика, экономика и идеология снова и снова торжествовали победу над не менее ценными материями: над нравственностью и над правом.

В полной мере проявлялось деструктивное действие таких факторов, как:

– всеобъемлющее отречение от христианской доктрины с ее значительным гуманным потенциалом;

– растворение правовых ориентиров в быстротечных, сиюминутных соображениях политического момента;

– отсутствие сдержек и противовесов в государственном управлении.

Юридически закрепленный было курс начала 1920‑х годов на примирение победителей с побежденными был политически нейтрализован и выхолощен так, что он ушел в пустоту. Краткосрочный выигрыш от такой победы динамичной политики над консервативным правом был налицо. Выигрыш выразился в максимальном полувековом сплочении «поколения победителей» вокруг партийно-государственного механизма. Но выигрыш в дальнейшем был обесценен историческим проигрышем, нашедшим убедительное отражение в крушении великой державы – Советского Союза, вышедшего победителем из борьбы с нацистской Германией и являвшегося после 1945 года сильнейшим государством Старого Света и ставшего одной из двух супердержав…

Давно известно, что вражда не может продолжаться вечно. Даже отравленное наследием братоубийственного конфликта общество инстинктивно стремится к внутреннему миру и благосостоянию и потому, осознанно или неосознанно, «ощупью» находит средства устранения вражды, основанной большей частью на ненависти, обмане и на узкокорыстных интересах.

Человеческое общество иногда производит ложное впечатление неодушевленного механизма, машины. Но в действительности оно – организм с душой и сердцем. В процессе поисков примирения общество без указаний сверху, а иногда вопреки запретам стихийно порождает, воспитывает и выдвигает примирителей, способных подняться над былой схваткой и страстями, порожденными ее ходом и исходом. В России такие личности по-настоящему смогли проявить себя не ранее чем через полстолетия после завершающих сражений Гражданской войны. К этому времени в итоге грандиозных социальных катаклизмов в генофонде нации смешалась кровь бывших победителей и бывших побежденных и выросло поколение их внуков, в своем большинстве не зачумленных былой межклассовой враждой.

Если носители государственной власти