Константин покачал головой.

— В Петербурге, так же как и в Варшаве, великое делание продолжается. Пусть тайно, — кивнул граф. — Наши братья помогут вам в обмен на некоторые договоренности.

— Какие?

— Вы догадываетесь, что большинство ваших офицеров — члены лож? Они поддержат вас в критический момент, когда встанет вопрос о короне. То же произойдет и в столице империи. Но при одном условии. Если вы согласны вступить на престол, как конституционный монарх, и гарантировать свободы, вас встретят колокольным звоном.

Повисла пауза.

— Я хочу подумать, — произнес цесаревич.

— Конечно, — улыбнулся Потоцкий. — Только не слишком долго. Ведь предложение может быть сделано не только вам.

Москва.

— Чтобы книга продавалась, ее надо продавать! — Похоже, эта простая истина не приходила в голову собеседникам Полевого. Издатель диву давался их высокоумной наивности. А в запасе были еще и благородное негодование, аристократическое чистоплюйство, презрение к выгоде и забота об общественном благе. Судьба «Фонтана» ничему не научила!

Беспутный братец Сверчка — Левушка — не скрывал списков, и когда пришло время покупать книгу, владельцы копий не спешили раскошеливаться. Половина тиража застряла на складах.

— Впору пойти застрелить Пушкина, лишь бы сбыть барахло с рук!

Такого кощунства супруги Вяземские простить не могли и с негодованием воззрились на гостя. Его простонародная манера резать правду-матку никак не вязалась с убранной цветами и китайским фарфором гостиной княгини Веры. Работа над «Телескопом» шла полным ходом. Полевой приезжал в Большой Чернышевский переулок за материалами. Князь Петр Андреевич почти не разгибался над столом. Добрая половина того, что должно было составить первый номер, принадлежала его перу, другая — корреспонденция Александра Тургенева. Но мысль пристроить «Онегина» — ну хоть куда-нибудь — не давала Вяземскому покоя. Тем более теперь, когда Сверчка загнали за Можай.

— Как вам не стыдно? — сказала княгиня Вера. — Нужно думать о несчастном поэте. Без копейки денег. Без права выезда из своей пустыни…

— Это настоящее убийство! — поддержал ее муж. — Да наша деревня хуже каторги! Ни книг, ни театра, не с кем слово молвить. Он обречен на гибель. А его талант — на забвение. И потом, на что ему жить?

Полевой едва приметно пожал плечами.

— Остаются только авторские гонорары. А у него на руках один «Онегин». Да где-то бродит по городу раздерганная тетрадь с элегиями, которую он проиграл Всеволожскому в карты.

Николай оживился.

— Нельзя ли ее перекупить?

— Без согласия Пушкина — нет, — отрезал Вяземский. — Чем вам «Онегин» плох?

— Тем, что его у вас нет, — просто отвечал издатель. — Ведь нет?

Вера кивнула. Ей удалось переписать только письмо Татьяны. Остальное Сверчок, наученный горьким опытом, унес и спрятал. Никаких копий. История с «Фонтаном» его разозлила.

— Но Пушкин сам просил меня заняться этим делом. Обещал передать текст первой главы, — начал было Петр Андреевич.

— Теперь он не в Одессе, — перебил его собеседник. — А гораздо ближе. Причем к Петербургу, а не к Москве. У него больше выбор, и нет гарантий, что он вручит поэму именно вам. Пока текста нет, говорить не о чем. Да и что он продает? Отрывок без начала и конца. На мой вкус, успех более чем сомнителен.

— Но вы даже не читали! — возмутилась Вера.

— Для того чтобы предсказать, ходовой товар или нет, это не обязательно, — вздохнул Полевой. — Если бы вещь была целая… А то глава из романа в стихах. Что за зверь? Будет дописан, нет? Славны бубны за горами!

— Разве имя Пушкина само за себя не говорит? — Княгиня была очень расстроена.

— Скандал продает книги, дорогая Вера Федоровна. — Издатель поклонился и поцеловал ей ручку. — Если постоянно не подпитывать известность вашего друга самыми невероятными историями, до которых он мастак, имя сотрется, как имя Батюшкова после сумасшествия в Италии, или Баратынского после того, как его забрили в солдаты. Пока все ломают голову о причине ссылки Пушкина под Псков, момент удачный. Но вскоре явится другая новость, и о нем позабудут.

— Разве можно забыть такую несправедливость? — Вера стукнула кулачком по столу. — Меня вышвырнули из Одессы без всякой причины! Где еще в мире возможно подобное беззаконие?

Муж глянул на нее поверх круглых очков. Княгиня благоразумно не распространялась в свете о попытке устроить Пушкину бегство. Прекрасная тема для скандала! Но нет, о таком лучше помалкивать.

— Причина ссылки Пушкина — одна строчка об атеизме, — сказал Петр Андреевич. — Половине Москвы это известно. Правительство даже не стыдится вскрывать частные письма. Вот о чем надо кричать на каждом углу!

— Скучно и сухо, — махнул рукой Полевой. — Людям подавай чего-нибудь попроще и посочнее. Преследование, коварство, роковая страсть. Переберите-ка по пальцам его тамошних ба… дам. Калипсо — любовница Байрона. Сойдет. Ризниц — прекрасная негоциантка. Мелковата. Собаньская? Вот это козырь. О таких романы пишут. Но искусительница, жертвой которой пал поэт — слишком брутально. Сочувствовать будут только ему, причем с оттенком презрения. Что вы там писали о его волокитстве за графиней?

Вера с укором глянула на мужа. Значит, пока она делилась его откровениями с Пушкиным, он афишировал ее письма перед Полевым.

— Я только зачитывал интересные кусочки, — немедленно отозвался Петр Андреевич. — Право же, у тебя прелестный слог. Николай говорит, что ты прирожденный журналист…

— Так о графине?

— Там не было ничего предосудительного. Я оставалась единственной поверенной огорчений Пушкина и свидетельницей его слабости. Он впал в отчаяние, что покидает Одессу, особенно из-за чувства, которое развилось в нем буквально в последние дни. Впрочем, оно целомудренно и серьезно только с его стороны.

— Жа-аль, — протянул Полевой. — Вот это был бы скандал. Прекрасная дама, полюбившая бедного изгнанника. Ревнивый муж, использующий служебное положение для мести. Благородный поэт, готовый отстаивать свою честь с оружием в руках. Чем не романтический сюжет? Публика с ума бы сходила… Правда, Воронцов не годится в злодеи.

— Очень даже годится! — Вера вспыхнула. — Какое вельможное хамство! Взять да и вытолкать женщину из города.

— Вандал, — поддержал ее муж. — Не скажу о его прежних заслугах, но сейчас он решительно изменился. В свете должны об этом знать. Общественное мнение существует и мстит за Сверчка.

Полевой крякнул. Он говорил сугубо отвлеченно, потому что понимал: «Онегина» ему не видать, как своих ушей. Пушкин вернулся и постарается сам улаживать дела с издательствами. Если Вяземский этого еще не ощутил, тем горше будет разочарование. А он купеческими кишками чует: нет интереса. Видать, у его сотоварища задето кровное. Раз баба так бесится.