Ив все-таки появилась в самую последнюю минуту, чтобы пойти вместе с ним к морю, примчавшись для этого с другого конца города, где, собственно, и провела ночь, свидетельствовал как раз о самом лучшем, что в них обоих было.

В каждом из тех телефонных разговоров с Тинкером, которые я себе раньше воображала, он звучал по-разному. Он мог казаться мне сломленным. Или смущенным. Или кающимся. Но всегда был неспокойным, словно взбудораженным чем-то, словно только что на полной скорости влился в круг участников некоего незаконного соревнования, им же самим и устроенного. Но теперь, когда я действительно слышала в телефонной трубке его голос, он звучал абсолютно спокойно. Хотя все же чувствовалось, что Тинкер был виноват и наказан. И тем не менее голос его лился ровно и свободно. Я всегда замечала, что Тинкер отлично владеет своим голосом, и даже немного ему в этом завидовала. Лишь через какое-то время я поняла: спокойствие голоса Тинкера связано с тем, что он в данный момент явно испытывает облегчение. Голос его звучал как у человека, который сидит на бордюрном камне в незнакомом городе возле гостиницы, в которой только что случился пожар, и понимает, что потерял там почти все, кроме собственной жизни.

Но каким бы ни был голос Тинкера – надломленным, смущенным, расслабленным или исполненным облегчения, – сейчас он доносился не из-за океана. Я слышала его так же хорошо и отчетливо, как радиоприемник в собственной комнате.

– Тинкер, ты где?

Оказывается, он в полном одиночестве проживает в Адирондакских горах, в «лагере», принадлежащем Уолкоттам, и уже целую неделю занимается только тем, что гуляет по лесу, катается на гребной шлюпке по озеру и обдумывает то, что с ним произошло в минувшие полгода. Однако теперь его все сильней тревожит мысль о том, что если он немедленно с кем-нибудь не поговорит, то вполне может свихнуться. Он, собственно, и позвонил мне, чтобы узнать, не захочу ли я приехать в Адирондак на денек-другой. Или, может, даже на весь уик-энд – если я в пятницу после работы сразу сяду на поезд, то к вечеру буду уже там. И Тинкер принялся описывать мне этот удивительный дом и прелестное озеро, но я его остановила.

– Тинкер, – сказала я, – уговаривать меня вовсе не требуется.

Повесив трубку, я некоторое время стояла, глядя в окно и размышляя о том, не стоило ли мне все-таки отказаться. На той стороне нашего убогого двора, в доме напротив, виднелось пестрое лоскутное одеяло светящихся окон; и только этот свет отделял меня от сотни чужих жизней, от тех безмолвных существ, существование которых навечно лишено какой бы то ни было тайны, угрозы или магии. На самом деле, наверное, я знала Тинкера Грея не намного лучше, чем кого-то из этих людей, и все же мне отчего-то казалось, что я знаю его всю мою жизнь.

Я медленно прошла через комнату и вытащила из стопки британских романов «Большие надежды» Диккенса. Там, засунутое между страницами двадцатой главы, было спрятано письмо Тинкера с описанием маленькой заокеанской церкви, вдовы моряка, борца с корзиной ягод, и школьниц, смеявшихся как чайки, – в этом письме было некое имплицитное празднование банальности. Я сперва попыталась разгладить морщинки на писчей бумаге, похожей на ткань, а потом села и в сотый раз перечитала письмо.

Глава восемнадцатая

Сейчас и здесь

«Лагерь» Уолкоттов представлял собой двухэтажный особняк в стиле «Искусств и ремесел»[154]. В час ночи в полной темноте он был похож на крупного элегантного хищника, который вышел на берег, чтобы напиться.

Мы поднялись на крыльцо по пологим деревянным ступеням и вошли в просторную гостиную с камином из дикого камня, таким огромным, что внутри его, похоже, можно было бы выпрямиться во весь рост. Полы в доме были из некрашеных сосновых досок. Повсюду лежали ковры самых разнообразных оттенков красного, сотканные индейцами навахо. Довольно неуклюжие деревянные кресла были расставлены группами по два – по четыре, чтобы летом, во время большого сбора семьи, разные поколения Уолкоттов могли играть в карты, или читать книги, или собирать пазлы и при этом находиться как бы наедине с собой, но неподалеку от остальных. Все пространство гостиной было словно окутано теплым желтым светом от ламп со слюдяными абажурами. Я сразу вспомнила рассказы Уоллеса, который каждый год хотя бы несколько недель обязательно проводил в Адирондакских горах, потому что именно там чувствовал себя действительно дома – и нетрудно понять почему. Глядя на все это, легко было себе представить, где здесь обычно ставят рождественскую елку.

Тинкер тут же принялся с энтузиазмом рассказывать мне историю этого поместья, не забыв упомянуть и особенности здешних индейских племен, и эстетику местной архитектурной школы. Однако мой трудовой день начался в шесть утра, я десять часов вкалывала в «Готэме», так что сейчас, чувствуя приятный запах дыма и слыша далекие раскаты грома, я уже с трудом приподнимала веки, которые стали тяжелыми и ленивыми, как весла лодки, стоящей на приколе.

– Извини, – вдруг с улыбкой спохватился Тинкер, – но я был так рад наконец-то с тобой увидеться. У нас и утром хватит времени, чтобы обо всем поговорить.

И он, подхватив мою сумку, повел меня на второй этаж, где в длиннющий коридор выходило множество дверей. Мне показалось, что в этом доме запросто могли бы переночевать человек двадцать или даже больше.

– Ну, например, устроим тебя вот здесь, – сказал Тинкер, входя в маленькую комнатку с парой односпальных кроватей, и поставил мою сумку на столик возле фарфоровой раковины для умывания.

Хотя к старым газовым светильникам на стене и было подведено электричество, он зажег керосиновую лампу на прикроватном столике и сказал:

– В кувшине свежая вода. А если тебе что-нибудь понадобится, то моя комната в том конце коридора.

Он снова крепко стиснул мне руки, еще раз повторил: Как я рад тебя видеть, и удалился.

Разбирая свои вещи, я слышала, как он спустился в гостиную и запер входную дверь, потом перемешал угли в камине и принялся щелкать выключателями, гася во всем доме свет. Затем из дальнего конца дома донесся резкий громкий звук – это Тинкер выключил рубильник, – и тот отдаленный рокот, который я приняла за гром, сразу смолк. Теперь уже в доме погасли все огни, а на лестнице снова послышались шаги Тинкера – он поднялся на второй этаж и двинулся в противоположный конец коридора.

Я разделась при свете керосиновой лампы, словно оказавшись вдруг в девятнадцатом веке. Моя тень