Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но его не добили.
Просто бросили в этой луже крови.
Просто вычеркнули из своей истории и оставили умирать там, возле остывающего тела духовного брата.
Просто ушли.
Люди не пожалели его.
Они убили Итэша.
Так же, как Байес — их друзей, товарищей.
Люди нанесли ему смертельную рану, агония от которой длилась много дней. Когда же она закончилась, судьба миров изменилась окончательно.
И навсегда.
К Риену тут же бросились тётушка и её супруг, стража и даже королева-мать. В её глазах словно бы мелькнуло на миг недоумение…
Слугу, подносившего вино, тут же схватили. Поднялась суета, гости торжества запаниковали. Гул криков, топот ног и лязг гвардейских доспехов доносились словно сквозь толщу воды. Куда-то уносили упавшую без чувств Наэшафи — совсем недавно бывшая золотой нить на её запястье почернела, подтверждая внезапную и простую истину.
Юная принцесса, не успев побыть женой и суток, овдовела.
Риен мёртв.
Веарди только усилием воли не да себе расхохотаться.
Когда первые лучи Исы коснулись верхушек деревьев, окружавших поляну, Итэш был уже давно на ногах. Он ещё глубокой ночью нашёл в себе силы подняться, но в итоге просидел её, смотря в пустоту.
Людских трупов не было — по всей видимости, их успели забрать, лишая лесное зверьё пира.
Присутствие же Итэша, несмотря на его состояние, было единственным, не позволяло им наброситься на тело его духовного брата.
От запаха крови тошнило.
Спазмы мучительно скручивали пустой желудок юноши, и его рвало желчью, оставляя во рту отвратительный кислый привкус.
Поношенная одежда Итэша была порвана в нескольких местах и заляпана грязью и кровью, царапины и ссадины надоедливо ныли, а в голове была только гудящая пустота, но болела она, голова, словно по ней хорошенько приложили дубинкой. Возможно, так и было, и он просто не запомнил.
Он уже не понимал, что же ему приснилось, а что произошло на самом деле. Сон и явь затейливо переплетались между собой, путая, пугая и приводя в ужас.
Одно было ясно точно — Байеса больше не было.
Однако, грязная кожа, покрытая кровавой коркой ощущалась крайне неприятно. Итэш с тоской глянул на ручей. Он подошёл к кромке воды, наклонился и ополоснул в ней руки.
И ещё.
И ещё.
И ещё несколько раз.
Итэш с остервенением оттирал кожу от крови бывших соплеменников. Словно именно эти алые разводы на воде, постепенно растворяющиеся, символизировали очищение от грехов.
Но это — иллюзия.
Отмыв руки настолько, насколько это вообще было возможно, Итэш вновь наклонился и зачерпнул воды и принялся с тем же остервенением оттирать лицо.
Чистое, оно оказалось неестественно бледным, даже для этих северных земель. Кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок, ну, или это просто так казалось в сумраке рассветного часа. Веснушки же казались черными точками.
И ещё что-то неуловимое в нём поменялось…
Итэш внимательно смотрел на своё отражение, видное несколько смутно, но никак не мог понять, что же в нём все-таки изменилось. Всё тот же нос, всё те же тонкие губы, всё та же худая, словно девичья, шея. Всё те же глаза. Только покрасневшие, воспалившиеся от пролитых слёз.
Или же не те?
Они были бесцветными, серыми, словно безжизненными…
Задумчиво оглядев себя, Итэш с сожалением понял, что от идеи отстирать одежду придётся отказаться. Она была слишком истрепанной и стирки просто бы не пережила.
Сил почти не было, как и желания жить.
Зачем ему это глупое существование, еда ради еды, тепло ради тепла?
Но сдаваться теперь нельзя просто из принципа — раз его сразу не добили, значит, и не собирались.
Ему дали шанс.
Призрачный намёк на то, что отцу не всё равно.
Глупо упускать эту возможность.
Щемящее чувство застыло в груди, защекотало в горле, но слёз не было. Кончились они, слишком много вчера их пролилось. Не было мыслей, один сплошной гул. Монотонный, не раздражающий, не отвлекающий, а наоборот, даже помогающий сосредоточиться.
Все эмоции отошли на второй план и полностью перестали играть главные роли. Хладнокровие овладело разумом юноши, все делалось им словно на автомате.
Без мыслей.
Без эмоций.
Итэш, до боли стиснув кулаки, постоял несколько мгновений на месте, прикрыв глаза. Досчитав до десяти, он открыл их и решительным шагом направился к телу дракона, отогнав обнаглевших выше всякой меры воронов. Сжав зубы так, что они только чудом не начали крошиться в пыль, но не позволив себе закричать, Итэш в последний раз коснулся спины погибшего друга, погладил.
— Я не знаю, по каким обычаем крылатый народ хоронит своих сынов и дочерей, но я не могу позволить кому-либо осквернить твоё тело.
Вспомнить необходимые печати вышло с трудом, начертить их на выжженой траве — ещё сложнее, но сдавать Итэш просто не имел права. Никто кроме него не мог позаботиться о брате в последний раз.
— Ты учил меня, что тело — тлен, что тело — вторично, а самое главное — бессмертная душа. Мы — дети бесконечного пламени, созданные нашим Творцом.
Живых драконов от пламени защищала магия, зато мёртвые, как оказалось, горели словно бы выточены были из дерева.
Итэш поместил в выкопанную кинжалом ямку оставшийся пепел, закопал её обратно, перетащил на это место камень покрупнее — чтобы никто не потревожил прах его брата.
— Мы ещё встретимся, брат, я тебе обещаю. Я тебя найду.
…Теперь он — изгнанник.
Теперь у него была лишь одна дорога. В Тау-Ри. В дом Байеса. Туда, где никто не будет ждать вести о гибели брата, но Итэшу придётся стать тем самым гонцом с печальными вестями.
Он должен увидеть Гнездо.
Брат бы этого хотел…
Несколько дней слились для Итэша в один, бесконечно тягучий, словно мёд диких пчёл. Юноша их почти не запомнил, слишком смазанными они были, слишком однообразными. Видимо, разум таки победил чувства, ну или просто это была защитная реакция организма — сосредоточиться на настоящем и не думать о прошлом.
Итэшу не было страшно.
Совершенно.
Одиночество не пугало его больше, он привык к такому состоянию. Возможность привести свои мысли в порядок его только порадовала.
Одиночество ведь бывало разным…
Можно не быть одиноким, оставшись единственным человеком на сотни дней пути вокруг. А можно чувствовать себя единственным человеком в мире, находясь при этом в толпе.
И это было намного страшнее.
И сейчас, сидя на согретой светом Исы траве, закрыв глаза и
