Удушливая вонь кишок хлещет по обонянию, когда я вытаскиваю свою рапиру из его внутренностей. Он лежит среди розовых кустов в зоне дуэли, под тенью мраморной статуи вымершего вида летающих млекопитающих. Внезапно меня охватывает ужас, ведь этого человека я могла бы любить.

–Помогите ей хоть чем-нибудь.

–Яне могу! Без ее согласия!

Рука сжимает чье-то запястье до боли.

–Она не в том состоянии, чтобы дать его,– вы только взгляните! Что, если у нее начнутся конвульсии?

Яснова танк, петляющий в мире боли и ужаса; кровь течет под моими покрытыми сталью пальцами, когда я с размаху бью мечом по шее кричащей женщины, в то время как двое других бойцов удерживают ее. Ялечу, переваливаясь с задницы на крыло, и чувствую запах свежей воды от ревущего водопада подо мной.

–Прекратите это,– слышу я чье-то бормотание, и на моих губах кровь в том месте, где я почти прокусила их. Это меня удерживают танки, а еще передо мной стоит женщина с горящими глазами, а за ней– мужчина, который любит меня, но если бы я только могла вспомнить, как его зовут…

Змеи снова кусают, глубоко вонзают свои зубы; закат– солнца больше нет.

Ивот оно снова встает, и я осознаю, что кто-то держит меня за правую руку.

Проходит еще какое-то время…

Он все еще держит. Наверное, терпеливый попался. Явсе еще лежу в кровати, и кругом– очень светло.

–Который час?– спрашиваю я, слегка паникуя, ведь мне нужно идти на работу.

–Тс-с-с. Сейчас время обеда. Всё в порядке.

–Если всё в порядке, как долго ты так вот сидишь?

–Недолго.

Яоткрываю глаза и смотрю на него. Он сидит на табурете рядом с моей кроватью. Якорчу гримасу, или улыбаюсь, или что-то в этом роде. Он мне лжет!

Сэм не улыбается и не кивает, но напряжение утекает из него как вода из крана, и он слегка приободряется.

–Рив? Ты меня помнишь?

Ябыстро моргаю– в левый глаз будто ресница попала.

–Ямного чего помню,– отвечаю я. Насколько то, что я помню, соответствует истине,– другой вопрос. От одной попытки разобраться в этом у меня начинает болеть голова! Я– танк. Беспутный молодой биоавиатор с желанием умереть. Но в то же время я вполне могу оказаться кровожадным геймером, управляющим танком, или секретным агентом под глубоким прикрытием. Но все эти возможности гораздо глупее и менее правдоподобны, чем то, о чем говорит все вокруг, а именно: я– библиотекарша из маленького городка, у которой случился нервный срыв. Решаю пока придерживаться этой версии. Якрепко держу руку Сэма, будто тону.

–Насколько все плохо?

–О,Рив, было плохо.– Он наклоняется ко мне и обнимает меня, а я обнимаю его в ответ так крепко, как могу. Он весь дрожит, и я понимаю это с чувством растущего благоговения. Неужели он так за меня переживает?– Ябоялся, что потеряю тебя.

Яуткнулась в его теплую шею. Значит, еле выкарабкалась. Настала моя очередь вздрогнуть от ужаса при мысли, что я могла потерять его. За последнюю неделю Сэм превратился в мой якорь, мою гавань в бурных водах идентичности. Уменя… ну… сегодня все немного перепуталось.

–Что случилось? Давно ты?..

–Яприехал, как только смог,– бормочет он мне на ухо.– Вчера вечером из больницы позвонили, но сказали, что я не смогу тебя увидеть, время слишком позднее и стационар закрыт для посещения…– Сэм весь напрягается.

–И?– спрашиваю я. Ячувствую, что должно быть что-то еще.

–Утебя были судороги.– Он все еще в напряжении.– Доктор Хант сказала, что дело дрянь, нужен радикальный метод, но она не обратится к нему без твоего на то согласия.

–Ичто за «радикальный метод»? Зачем?

–Твои воспоминания…– Сэм напрягается еще больше. Меня знобит.

Доктор Хант начинает отчет, когда я поворачиваюсь взглянуть на нее:

–Память кодируется несколькими способами: как разница синаптических весов и как связи между нейронами. Последнее ее редактирование, которому вы подверглись, было выполнено с ошибками. Появились перекрестные помехи. Всвою очередь, это обеспокоило вашу аугментированную иммунную систему, и вы подверглись заражению механоцитами, что значительно ухудшило ситуацию. Всякий раз, когда начиналась интеграция новейших ассоциативных связей, ваши эндогенные робофаги решали, что это деятельность опасных механоцитов, и убивали нервные клетки. Вы были близки к тому, чтобы полностью утратить способность формировать новые долгосрочные ассоциации– то есть к прогрессирующему повреждению мозга. Метод, который я применила к вам, обычно используется на последней стадии редактирования памяти– я использовала его, чтобы уничтожить старую память, рвавшуюся на поверхность. Мне жаль, но теперь вы не сможете получить к ней доступ– у вас останется то, что успело интегрироваться во время фуг, но все остальное, что бы там ни было, уничтожено навсегда.

Сэм ослабил свою хватку на мне, и я прислонилась к нему, глядя на доктора.

–Разве я давала вам разрешение манипулировать своим разумом?– спрашиваю я.

Хант просто смотрит на меня. Ячувствую себя потрясенной. Если она сделала это против моей воли, это…

–Да,– говорит Сэм.

–Что?

–Ты была совсем плоха.– Он снова сгорбился.– Хант описывала ситуацию тебе и мне, я просил ее сделать все необходимое, а она сказала, что не может– ты тогда была в бреду. Итут ты вроде очнулась… она спросила тебя… и ты согласилась.

–Но я этого не помню,– говорю я, а потом задумываюсь. Нет, вообще-то… вроде что-то помню. Но я не могу быть уверена на все сто, не так ли? Ох.

Ясмотрю на Хант. Узнаю выражение ее глаз. Долго-долго смотрю на нее, потом мне удается заставить себя кивнуть– очень вынужденно, но и этого достаточно, чтобы стравить напряжение. Думаю, мы все выдохнули одновременно. Теперь я никогда не смогу узнать до конца, кем была, не так ли? Но это все еще не так плохо, как участь, ждавшая меня в противном случае. Яне помню точно ни приступы, ни судороги, ни свое согласие на какие-либо манипуляции, имевшее место, очевидно, между ними,– но сделанного не воротишь в любом случае. Думаю, пора открывать новую страницу жизни.

–Вообще-то,– говорю я Хант и Сэму,– я чувствую себя… гораздо лучше!

Сэм смеется, и в этом смехе есть что-то грубое, граничащее с истерикой.

–Лучше, правда?– Он снова обнимает меня, и я обнимаю его в ответ. Доктор Хант улыбается– как мне кажется, с облегчением оттого, что щекотливая ситуация разрешилась. Подозрительная часть меня запоминает это, но даже она готова признать, что Хант в самом деле может быть лишь той, кем кажется– доктором-ортодоксом, руководствующимся лишь лучшими интересами своих пациентов. Она, конечно, заодно с Фиоре и епископом, но иметь во вражеском стане такого в общем-то неплохого человека– утешение.