Стрейт утверждал, что был удивлен и возмущен, узнав, что его кембриджский сверстник с октября находился в Вашингтоне.

– Ты сказал мне, что собираешься уйти из Форин Офис. Ты дал мне слово.

– Разве? Возможно»[709].

Стрейт еще сильнее забеспокоился, узнав, что Бёрджесс занимается в посольстве дальневосточными делами. В октябре южнокорейские и американские войска пересекли 38-ю параллель и начали продвижение к реке Ялу, где их встретили крупные силы китайцев. Он сказал Бёрджессу, что тот знал о планах наступления в Северную Корею, и, вероятно, сообщил информацию в Москву, откуда ее передали в Пекин. Если так, Бёрджесс стал причиной гибели множества американских солдат. В свою защиту Бёрджесс заявил, чтобы этих планах знали все, включая китайцев. Стрейт не был убежден.

«– Сейчас мы в состоянии войны. Если ты не уберешься подальше от правительства в течение месяца, начиная с сегодняшнего дня, клянусь, я обращу все это против тебя.

Гай улыбнулся и вылез из машины.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я как раз собираюсь отплыть в Англию и, как только прибуду туда, подам в отставку»[710].

Понятно, что эта встреча могла состояться только после увольнения Бёрджесса в апреле. Стрейт утверждал, что не знал о пребывании Бёрджесса в Вашингтоне до «случайной» встречи в марте, не с Бёрджессом, а с бойфрендом Бланта по имени Джон Блейми. Тот ехал в Вашингтон, и Блант воспользовался возможностью и передал Бёрджессу экземпляр своей последней книги The Nayion’s Pictures. Бёрджесс заявил Блейми, что не имеет времени с ним встретиться, и Майкл Стрейт поужинал с Блейми, и книга не попала к адресату[711]. Согласно Модину, не может быть сомнений в том, что в книге было послание для Бёрджесса – предупреждение, чтобы он как можно скорее покинул Соединенные Штаты[712].

В течение последних недель пребывания в посольстве Бёрджессу поручались самые нудные задания, такие как составление ответов на шквал возмущенных писем в посольство после того, как Трумэн 11 апреля уволил генерала Макартура, якобы под давлением британцев. Гринхилл писал: «Он сидел погруженный в тягостные размышления среди переполненных пепельниц. Спустя много дней он написал личное письмо Дональду Маклину, главе американского департамента в Форин Офис, в котором проанализировал корреспонденцию»[713].

Большая часть дня Бёрджесса проходила в визитах в кабинеты других коллег, чтобы высказать свои жалобы, или в хождении взад-вперед по библиотеке посольства. Глава службы безопасности Фрэнсис Томпсон «старался наблюдать за ним и пришел к выводу, что Бёрджесс испытывает сильное умственное напряжение. Возможно, у него даже есть признаки безумия. Слишком уж эксцентричным являлось его поведение. Хотя его поведение никогда не могло считаться нормальным, поскольку у него напрочь отсутствовали даже самые элементарные социальные навыки»[714].

На третьей неделе апреля он совершил короткое путешествие в Нью-Йорк, где встретился с У.Х. Оденом, а в субботу 28 апреля Бёрджесс покинул Вашингтон навсегда. Той ночью он написал Поллоку: «Какими бы ни были причины твоего молчания, я не мог не написать это письмо. Слава богу, я возвращаюсь в Англию. «Квин Мэри» отплывает 1 мая. Не знаю, когда она прибывает, но ты сможешь это узнать. Думаю, существует высокая вероятность войны, и если да, то очень скоро. Поэтому я рад возвращению. …Это место смердит»[715].

Накануне вечером в шумном ресторане он и Филби обсуждали план вывода Маклина. «Бёрджесс не выглядел довольным, и я не знал, о чем он думает.

– Не уходи, – сказал Филби, когда на следующее утро вез Бёрджесса на железнодорожный вокзал»[716].

Бёрджесс провел несколько дней в Нью-Йорке – в состоянии постоянного опьянения – с Аланом Маклином. Вечером перед отплытием была устроена прощальная вечеринка для нескольких друзей. Там был и Норман Люкер, работавший на Би-би-си в Рокфеллеровском центре. Позже Люкер писал: «Вечером, большая часть которого была посвящена музицированию для гостей, современная политика не обсуждалась. Только далеко за полночь Бёрджесс все же упомянул о ней. Он сказал, что никогда не забудет этот вечер в кругу друзей. Он считал, что война неизбежна и, вероятно, начнется в течение десяти дней. Поскольку он был немного пьян, это замечание не произвело на меня впечатления. Однако он считал это важным и повторил при свете дня, будучи абсолютно трезвым, на следующее утро»[717].

Бёрджесс пил, но это не мешало ему думать, и он спросил Люкера, может ли позаимствовать у него «звуковое зеркало» – в то время так называли магнитофоны, – чтобы записать свои впечатления о Черчилле для потомков. Дэвид Бринли, друг Бёрджесса, вспоминал: «Он начал рассказывать нам об интервью, которое, по его утверждению, провел с Черчиллем. Он подражал голосу Черчилля, и это было очень забавно. …Он говорил больше получаса. А потом он запел. Он был расслабленным, но не пьяным – ни в коем случае»[718].

Люкер был удивлен, когда Бёрджесс, покинувший вечеринку только около трех часов ночи, на следующий день явился к нему еще до ланча. Его пароход отплывал в три часа. Он попросил еще раз прослушать пленку, на случай если там есть что-то непотребное. Когда дело было сделано, Бёрджесс сказал: «Вот и хорошо. Это интересная история и хорошая запись. Мне хотелось бы получить ее копию». После этого он сел в ожидавшее его такси.

Было ли это дорогое для него воспоминание о важном моменте в жизни? Или запись имела большее значение, являясь осторожным напоминанием о высоких связях Бёрджесса?[719]

Большую часть пятидневного путешествия через Атлантику Бёрджесс пил. Обстановку оживлял лишь его молодой приземистый спутник по имени Бернард Миллер, который, как позже утверждал Бёрджесс, руководил прогрессивным театром, расположенным за пределами Бродвея. Он вышел в Шербуре[720].