В мутной польской водице Екатерина II намеревалась поймать огромную рыбину. Причем голыми руками, т. к. у ее главного оппонента Людовика XV после тяжелой Семилетней войны не хватало денег для сторонников в Польше. И тут, очень не к месту, восстал Орлов. Он справедливо углядел в развивавшейся интриге угрозу для своих прав. Иностранные дипломаты свидетельствовали, что Григорий Григорьевич отнюдь не расстался с идеей жениться на государыне и приобрести официальный статус. В случае же избрания Понятовского королем тот мог посвататься к императрице. Династический союз между Польшей и Россией имел блестящие перспективы.

Недаром сам варшавский рыцарь питал серьезные надежды именно на такое развитие событий: «Более всего меня занимала мысль о том, что, если я стану королем, императрица рано или поздно могла бы решиться выйти за меня замуж». Он уговаривал себя: «Я желаю стать королем лишь в том случае, если у меня будет уверенность, что я женюсь на императрице, ибо без императрицы корона не привлекает меня». Такой брак должен был, по мысли Понятовского, послужить возвышению его страны: «Трудно даже представить себе степень величия, какого могла бы достичь Польша»{521}.

Со своей стороны Екатерина II понимала, что подобное величие достигается только русскими штыками и за русские деньги. Услышав от Станислава рассуждения о династическом альянсе, Кейзерлинг озвучил ему позицию государыни: «Подобный союз вызвал бы слишком большую ревность и мог бы зажечь в Европе целый пожар»{522}.

Но пока «пожар» из-за Понятовского разгорелся не в целой Европе, а в спальне государыни. Орлов бунтовал, пытался вызвать ревность и обиду, доказав, таким образом, как много значит для венценосной возлюбленной. «В последнее время он принял ужасно надутый и грубый вид, что вовсе не свойственно его характеру, – доносил Бекингемшир. – Он одевается небрежно, курит, часто ездит на охоту и не настолько пренебрегает встречными красавицами, насколько следовало бы из политики и из благодарности»{523}.

Конечно, императрицу задевало поведение фаворита. Но она хранила внешнее спокойствие, понимая истинную причину демаршей. Уже после избрания Понятовского Григорий Григорьевич продолжал ворчать. Беранже доносил 29 октября в Версаль: «Этот русский постоянно афиширует свою досаду и свое недовольство всем тем, что императрица сделала в Польше. Он ее открыто осуждает за возвышение Понятовского и за все расходы, связанные с ним»{524}. Расходы действительно были громадны. На всю акцию потребовался миллион рублей золотом{525}.

В условиях, когда группировка Орловых отказалась поддерживать ее внешнеполитический курс, Екатерина II переложила руль и обрела опору в лице Никиты Ивановича. Он же проявил себя опытным, прозорливым, твердым и решительным (вопреки мнению племянницы) политиком. В последний момент, когда под давлением Орловых императрица заколебалась и просила Кейзерлинга официально не объявлять сейму ее рекомендацию избрать Понятовского, Панин настоял на своем. Он послал в Варшаву требование огласить перед депутатами желание государыни. Ни один голос не был подан против «русского» кандидата. Корона увенчала голову Станислава. Прощая самоуправство Никиты Ивановича, императрица написала ему сразу после избрания: «Поздравляю вас с королем, которого мы делали… Я вижу, как безошибочны были все, взятые вами меры»{526}.

Одной из таких безошибочных мер оказалось назначение князя Дашкова командиром русских войск, вступивших в Польшу. Когда-то Петр III рассматривал Михаила Ивановича как члена клана Воронцовых и именно в этом качестве вверил ему Кирасирский полк. Теперь Дашков мыслился государыней как сторонник Панина. В Польше служил послом и другой племянник Никиты Ивановича – Николай Репнин. Таким образом, решение дела оказалось отдано в руки родни министра. «Действовать, не сообразуясь с желаниями фаворита», в тот момент могли только люди Панина.

Дашкова недаром подчеркивала сугубую конфиденциальность переговоров государыни с ее мужем. «Он должен был отдавать отчет о своих действиях только непосредственно самой императрице и своему дяде министру графу Панину». В отличие от дяди Михаил Иванович смог удержаться от обсуждения происходящего с женой. Отсюда тень обиды, проскользнувшая в ее рассказе: «Князь был польщен доверием императрицы». Именно князь, а не «мы»: нашу героиню к делу не привлекали. Однако и ее не обошли почестями, главная из которых – возвращение ко двору.

25 апреля при дворе состоялись три свадьбы. На одной из них Дашкова играла роль посаженой матери жениха{527}. Ее пригласили занять место во главе стола одной из обвенчанных пар, причем посаженым отцом жениха выступал Захар Чернышев, тоже не так давно вернувший милость государыни. В таком распределении ролей крылся намек. Невесту представляли Кирилл Разумовский и Анна Матюшкина – никогда милости не терявшие. Сводя четверых царедворцев-соперников за одним столом, императрица словно говорила, что готова уравнять и тех, «кто трудился до первого часа», и тех, «кто пришел последними».

Об этих внешних знаках благоволения Екатерина Романовна ничего не писала. Возможно, они были не слишком приятны княгине, т. к. вызывались не признанием ее собственных заслуг, а возросшим весом мужа. Однако она радовалась успехам Михаила Ивановича и даже, со свойственной склонностью к преувеличению, видела в нем главнокомандующего.

«Он быстро собрался в путь и восторжествовал над всеми препятствиями. Князю Волконскому, получившему командование над войсками… было повелено остановиться в Смоленске. Мой муж имел в своем распоряжении количество войск, необходимое для экспедиции. Его полномочия устранили все затруднения, возникшие вследствие того, что под его началом очутились генералы».

В Польше еще со времен Семилетней войны оставались русские контингенты, охранявшие склады с оружием и провиантом. Кроме них Репнин потребовал вступления войск в Литву, чтобы помочь «благонамеренным магнатам», составившим конфедерацию против князя Радзивилла. Последний, как и гетман Браницкий, получил поддержку от Саксонии и должен был вооруженной рукой препятствовать агитации «русской» партии на сеймиках. Князь М.Н. Волконский вовсе не остался в Смоленске, он с одной колонной двинулся в апреле через Минск. А Дашков с другой – через Гродно.

В конце апреля в Варшаву начали съезжаться депутаты на сейм, выдвигавший кандидатов для последующего избрания. Радзивилл привел с собой 3 тыс. вооруженных наемников, а Браницкий – почти все польские войска, считавшие коронного гетмана своим командиром. Однако сорвать сейм им не удалось, и они решили составить конфедерацию, выйдя из города. В 21 миле от Варшавы отряд Дашкова нагнал гетмана и завязал бой с арьергардом. Репнин доносил по этому поводу: «Могу справедливо сказать, что храбрости и желания нельзя больше иметь, как наши войска показали… Усерднее и расторопнее нельзя быть, как действительно князь Дашков есть»{528}.