В смысле, после того, как он утвердил меня на партию, его будто подменили. Он не стал ни добрым, ни милосердным, ни… каким там вы представляете милаху-руководителя? Кифер как был тираном, так и остался, но больше не было попыток меня унизить и ставить палки в колеса: он действительно работал на благо театра и спектакля. И вел себя вопиюще профессионально, будто мы едва знакомы. Просто много требовал. Очень-очень много.

– У тебя кровь на пуантах, – вдруг выдал он, и я в удивлении моргнула.

Он… он подумал, что я так танцую из-за боли. Вот почему не делал замечаний! Пожалел. Поль Кифер меня пожалел. А это значило, что в общем и целом он мной доволен и согласен дать послабление в связи с плохим самочувствием. Знал бы он, что я сорвала ноготь, прыгая по сцене другого театра…

– Иди домой, лечись. Если завтра я увижу то же самое, что и сегодня, тебе лучше не появляться в театре вовсе.

Я застыла, потрясенная пониманием, что это очень и очень человеческий жест. После предательства, на которое я пошла сегодня по наущению Бехчина, мне стало очень неловко. И пришлось напоминать себе обо всех неприятностях, учиненных мне Полем. Только… если я вынуждена заглушать собственную совесть, права ли я?

Кифер – 09.2020

В какой-то момент на него напало острое желание сделать что угодно, лишь бы оказаться подальше от этого театра и этой ситуации. Именно поэтому он делал все от него зависящее, чтобы не перегнуть со строгостью и тем самым отсрочить момент, когда сможет уйти, не оглядываясь. Два года он боролся с желанием увидеть Огневу, узнать, как она. Теперь он видел ее каждый день и каждый день вспоминал. Каждый день злился и чувствовал привкус горечи во рту. И не хотел ее видеть.

Дом встретил чужеродностью и алой подсветкой кухни. Поль раздраженно швырнул ключи на стол и потер глаза. Сегодняшняя репетиция выдалась особенно тяжелой. Настолько, что впервые он подумал о бессмысленности всего, что делает. Эмоции никак не желали поддаваться доводам рассудка и держаться в рамках, которые Поль себе обозначил.

Сдержался и ничуть не жалел, ибо так лучше, так правильно. Объективно Огнева заслуживала порки. Вялая, несобранная, нервная. При всех танцевальных талантах этой девчонки аудиторию подкупала она отнюдь не ими, а некой странной энергетикой. Но та энергетика рассеивалась как дым, стоило хозяйке поддаться саморефлексии. Раньше с ней это случалось нечасто, а теперь – постоянно, стоило передавить. Работа с Диярой для Поля являлась пыткой и два года назад, и теперь. Ему всегда было проще разломать броню исполнителя и вытащить наружу пластичную сердцевину, с который можно работать. С Огневой этот метод не работал: она уходила глубже, будто силясь уберечь свое слабенькое пламя. И Кифер тоже его сегодня поберег. Без него ничего бы не вышло.

Что ж, один день – это ничего, ведь в целом она молодец. Он ей этот день простил. Потому что был доволен другими. На трудолюбие Огневой было не пожаловаться, прогресс имелся тоже. А если вдруг случались сбои, Бехчин каким-то чудом вправлял Дияре мозг.

Бехчин… еще один раздражитель. Поль знал, что они общаются, хотя бы из-за клуба, но не подозревал, что живут вместе. До какого-то момента. Лукьянова будто бы невзначай дала Полю понять, что это так. И ему бы посмеяться над абсурдностью ситуации, а не вышло. Ревность – не то, что Кифер привык испытывать, но узнал безошибочно. Рев крови в ушах и это желание сделать больно…

Поль сжал эспандер. Ему следовало отпустить ситуацию вместе с Диярой Огневой навсегда. Продержаться еще чуть-чуть – и тогда можно уезжать. Он свой долг ей вернет и будет навсегда свободен. От прошлого, от нее, от всего. Как был свободен до встречи с Диярой.

Телефонный звонок застал его на полумысли. Ивольский. Поль ругнулся. Встречаться с приятелем ему совершенно не хотелось. Ни пить, ни флиртовать с посторонними девицами. При мысли о том, что он будет трогать чужое, равнодушное тело, вдруг стало противно. Обычно ему было плевать. Секс он рассматривал только как способ сбросить напряжение или эмоционально воздействовать. Сейчас сбрасывать было нечего: от разочарования близостью не избавишься. Опустошать пустоту бесполезно.

Поэтому Кифер долго смотрел на светящийся дисплей своего телефона, прежде чем взять трубку. Сделал это, потому что не видел смысла изображать из себя бог весть что. Оправдываться за нежелание надираться в баре он не обязан. Скажет как есть.

– Слушаю, – начал он неприветливо.

– Слушает он, – пробурчал Ивольский, и это внезапно Поля заинтересовало. – Какого черта ты мне лил дерьмо в уши?

– Ты сейчас о чем?

Красноватая подсветка кухонного бара вдруг показалась Полю крайне заманчивой, и он направился туда. Зажал ухом мобильник, отвинтил крышечку с бутылки бурбона.

– Говоря о том, что ставить балет не с кем. Какого лешего? Огнева. Знаешь такую? – ехидно поинтересовался Ивольский, а Поль замер. – Явилась к нам на просмотр, взорвала зал… ее по всем труппам Москвы целый день искали. Представь мое удивление, когда она обнаружилась среди ребят Мерхеева!

Поль опустил бутылку от греха подальше. Пустота росла и ширилась, засасывая остатки самоконтроля и адекватности.

– На просмотр? Сегодня? – голос прозвучал глухо и до странности ровно.

– Да! Думаешь, один Мерхеев додумался пригласить порядочного хореографа? Наши наскребли последнее на талант из Ковент-Гарден. И он устроил большой смотр. Долго же охрана разбиралась с тем, как к нам проникла посторонняя балерина.

– Ковент-Гарден, – гулким эхом повторил Кифер.

Контрамарки в Кремлевский балет, значит, им понадобились. В голове начало что-то опасно пульсировать. Благодетель, мать его. Думал, что без его помощи она не выкарабкается. И это притом, что он прекрасно знал, насколько сильно Дияра Огнева «ценила» помощь и раньше, и сейчас.

Гребаная эгоистка, которая была слишком поглощена собственными проблемами, чтобы хотя бы объективно оценивать реальность. Зацикленная на своих желаниях и фантазиях. Не видевшая реального мира, не замечавшая настоящей доброты. Когда Кифер понял, что она не приехала на похороны Савельева, он был готов сорваться в Москву и придушить ее на месте. Тот ведь переживал о том, что подвел, что не «уберег дарование», что не отвадил от нее Поля Кифера. А она даже память его не уважила. Савельев был абсолютно прав. Киферу действительно не следовало связываться с больной, неблагодарной малолеткой, но об этом уж поздно. Огнева ж вообще не замечала, сколько на самом деле ей перепало чужой доброты.

Она была просто бездонным колодцем, который вытягивал из всех окружающих время, силы, надежды, оставляя чувство полного опустошения. И полное непонимание, что именно ты сделал не так, как дошло до такого. И сколько Поль об этом ни думал, ответ намечался простой: таких людей, как Дияра, просто следовало обходить по широкой дуге. Сколько ни дай – все заберут и не поймут, что наделали.

Что еще мог предпринять Поль Кифер, чтобы не дошло до ее окончательного срыва на премьере? Жениться на ней и по родственному праву отослать на реабилитацию, предварительно признав невменяемой? Не слишком ли дорогая цена? Да и даже если так, ни один уважающий себя врач не возьмется за больного, который не считает, что нуждается в помощи. Любые попытки достучаться до Огневой разбивались о фразу «Со мной все нормально, нужно просто дождаться премьеры». И вот именно что Кифер ждал премьеры, как манны небесной. Иначе оставалось разве что уволить Дияру из театра, шантажом заставив лечиться. Или позвонить ее родителям и все рассказать, попутно сообщив, что он спит с их дочерью-мусульманкой. Любое из этих действий было бы расценено ею как предательство. И было бы прекрасно, если бы Киферу было плевать, что она думает. Но ему не было плевать. Настолько не плевать, что он насильно запрещал себе привязываться… не преуспел.