– Зачем же теперь Дину сказал? – спрашиваю я. – Он поверил бы, что это пустые слухи.

Лукас кривит губы в улыбке, которая кажется вымученной.

– Я снова хочу быть хозяином своей судьбы. Не хочу больше лгать. – Он проводит рукой по волосам. – Кстати, мы можем перестать общаться, если хочешь. Я… я могу уйти. Не хочу ставить тебя в неловкое положение.

– Что, думаешь, я буду ходить и орать: «Я с гомиками дел не имею»?

– Не знаю. Может быть. Да.

– Да будь ты хоть сто раз гомик, – сухо говорю я. – Мне плевать.

Лукас издает протяжный вздох:

– Слава богу. А то я думал, что после понедельника ты…

– Да?

– Как бы точнее выразиться? Утратил интерес.

– Нет. – Мне не совсем понятно выражение его лица. Настороженное оно, что ли? – Ты мне по-прежнему интересен, – объясняю я. – Избегал я тебя по другой причине: думал, ты неодобрительно отнесся к тому, что я дал в морду…

Он наклоняется и целует меня.

Ощущение такое, как я и предполагал. Кожа на губах, губы на коже. Близость – самое диковинное, с чем мне доселе приходилось сталкиваться. Я понимаю, что Лукас находится в нескольких сантиметрах от меня, его разум пенится от мельтешащих мыслей, составляет списки и перечни, каталогизирует все происходящее. Лукас чуть наклоняет голову, носом вжимаясь в мою щеку. Одна его ладонь находит мой затылок; крепкая мускулистая рука берет меня в кольцо. Трудно определить, что я чувствую: слишком много самых разных ощущений.

Его поцелуй становится более страстным. Я хмурюсь. Его язык соприкасается с моим. Непривычно. Я жду, когда в сознании произойдет что-то новое, какой-то сдвиг.

В конце концов Лукас отстраняется, отнимает руку от моей головы.

– Не реагируешь, – замечает он.

Я медленно выдыхаю. На моих губах остался холодок с привкусом мяты. Не сказать, что неприятно. Но поворотным моментом в моей жизни это не стало. Так, еще одно новое впечатление.

– А вот я в тебя втрескался, – признается Лукас, глядя мне прямо в лицо. Глаза у него более темные, чем мне казалось раньше, – нити темного шоколада на масле. – По-настоящему втрескался, Валентин.

Я пошатываюсь. Щеки горят.

– Ну да. Я уже понял по… М-м-м… Да.

– А ты…

– Я не… не…

– Ну да. Парни не в твоем вкусе, – констатирует он разочарованно.

Грудь распирает от безысходности. Лукас привлекателен, спору нет. У меня никогда ни с кем не было столь доверительных отношений, как с ним. И все же… все же…

– Меня вообще ни к кому не тянет, – в отчаянии говорю я. – Не знаю, оттого ли, что у меня никогда не было друзей, или еще отчего, но влюбленность для меня – понятие отвлеченное. Я просто… я не влюбляюсь. – Слова застревают в горле, и я повторяю, словно заевшая пластинка: – Не влюбляюсь.

– Но… меня к тебе влечет, – Лукас говорит растерянно и смятенно, как ребенок.

– Я не знаю, что с этим делать, – стою я на своем.

– О.

Мало-помалу разочарование исчезает с его лица, но он серьезен, не улыбается. Я жду взрыва досады, однако Лукас просто потирает лоб, витая где-то далеко-далеко.

– И в этом плане вряд ли что-то изменится, – подытоживает он.

– Да. Насколько я могу судить.

– Что ж. – Лукас смотрит на меня с надеждой. – В таком случае как ты относишься к тому, чтобы сохранить наш прежний статус-кво?

Его предложение застало меня врасплох.

– Ты… ты этого хочешь? – уточняю я, морщась.

– Почему бы и нет?

– Но ведь у меня нет к тебе ответных чувств.

– Главное – чтобы тебя это не смущало, а я как-нибудь переживу, – говорит он. – Возможно, не сразу, но… переживу. – Улыбаясь, Лукас протягивает мне руку. – Ну что, друзья?

Я недоверчиво смотрю на него. За последние дни на Лукаса столько всего свалилось: он потерял расположение своих приятелей-пловцов, вынужден был терпеть издевки клеветников, обвинявших его в любовной связи с преподавателем, да еще и я его отверг. А он вон какой: на лице улыбка, одна рука в кармане куртки «Норт фейс»[59], из рюкзака торчит дневник. Потрясающий Лукас, красивый Лукас, заразительный и оптимистичный Лукас. Само воплощение жизнелюбия.

Я беру его за руку. Хочу сказать: Спасибо. Хочу сказать: Прости. Хочу сказать: Ты – самое необычное чудо на свете. А вместо этого говорю:

– Да. Да. Друзья.

Мне кажется, в моей жизни не было более медленного четверга. Мой взгляд приклеен к настенным часам. Обычно, покурив в обеденный перерыв, я потом вообще не замечаю, как бежит время, но за всю неделю я не сделал ни затяжки и теперь вынужден вести счет минутам.

А на седьмом уроке последние тридцать секунд вообще сижу как на иголках. Секундная стрелка, миллиметр за миллиметром, неторопливо ползет по кругу циферблата, и, как только достигает цифры «12», звенит звонок. Я первым срываюсь с места и выскакиваю из класса.

Быстро иду по коридору, пробираясь сквозь толпу, движущуюся в обратном направлении, к лестнице. Прохожу через арку, где старое крыло соединяется с новым. Здесь коридоры почти опустели. У шкафчиков копошатся несколько человек, еще несколько расходятся по кабинетам на разные внеклассные занятия, а у большого окна, глядя на газон, стоит высокая девушка. На свету ее глаза сияют, как горный хрусталь, профиль точеный. Длинные лучи послеполуденного солнца падают ей на лицо, оставляя глаза в тени. Завидев меня, она улыбается, и что-то невообразимое происходит у меня в душе.

Я останавливаюсь перед ней. Она, кажется, совсем не нервничает – не то что я. Не в силах выдержать ее взгляд, я отворачиваюсь к широкому окну. Наша школа для старшеклассников – одно из высочайших зданий на много километров вокруг, и отсюда я вижу полгорода – миниатюрные кварталы с извилистыми ниточками дорог, петляющих между пятачками зелени. Каждый крошечный домик – это чей-то неведомый мир, и, если прищуриться, клянусь, я мог бы разглядеть свой собственный.

– Привет, – здоровается Оливия.

– Привет, – отвечаю я, жалея, что мы не выбрали для свидания более укромного местечка. Греясь в лучах ее внимания, я постепенно отключаюсь от всего, что нас окружает.

– Как Джунипер? – спрашиваю я, наконец вспомнив, что улыбка Оливии – не единственное, что есть на свете.

– Нормально. Ее допрашивала полиция, но у Джуни есть голова на плечах.