— И неудобный.

Возможно, для женщины эта штука и хороша, но Тимура пластиковая коробочка на колесах раздражала. Во-первых, ручка оказалась чересчур короткой, и чемодан при каждом шаге бил по ногам, во-вторых, он так и норовил завалиться на бок, в-третьих, колесики, предназначенные для гладких, надраенных до блеска полов в аэропортах, в песке вязли.

Таким макаром далеко не уйдешь. Поэтому, когда узкая лесная тропинка вдруг вывела на проселочную дорогу вполне приличного вида, Тимур скомандовал остановку. Ника с облегчением села на чемодан — она уже и думать забыла, что эта штука дорогая и стильная.

— А чего мы ждем? — Поинтересовалась она, обеими руками вцепившись в панаму, точно боялась, что ветром сдует.

— Чего-нибудь. — Тимур уселся рядом. По его прикидками до деревни оставалось километра с два, может, повезет, и удастся поймать машину. Дорогой, судя по виду, пользуются часто, вон какая наезжаная.

Ждать пришлось недолго, уже минут через пятнадцать вдалеке показалось темное пятно, которое чуть позже трансформировалось в груженую сеном телегу, которую по старой традиции волокла симпатичная коняшка.

— А вот и транспорт. — Тимур вскочил и замахал руками. — Давай, Ника, подъем, сейчас поедем.

Год 1905. Продолжение

— Он ушел? — Бесплотный голос пани Натальи заставил Палевича вздрогнуть. Она же отдыхает у себя в комнате? Но нет, Наталья Камушевская стояла в дверях, неужто слышала? Господи, какой позор!

— Ушел.

Она подошла к камину, где минуту назад стоял Охимчик, тонкая, бледная и гордая, похожая на всех героинь прошлого сразу. Невероятно красивая. Простое серое платье, белая шаль, с которой панночка не расставалась, распущенные волосы… Бледный ангел, дитя сумерек.

— Я слышала. — Призналась она. — Не все, но много. Достаточно.

— Свадьбы не будет?

— Я… Я не знаю, что мне делать! Я не смогу одна. Я не смогу… Он прав, женщине нужен мужчина.

— Но не такой! — Не выдержал Палевич. — Он — не мужчина, он…

— Я знаю. Вот если бы… Возьмите меня в жены!

— Что? — Палевичу сперва показалось, что он ослышался.

— Возьмите меня в жены, пожалуйста! Я вас умоляю! Я… Я буду хорошей женой! Я не слишком богата, но это имение, оно ведь чего-то да стоит, оно будет вашим! И деньги. У Олега в банке счет.

— Наталья, милая моя, послушайте, вы замечательная девушка, вы ангел, вы чудо, но…

— Вы бросите меня? Уедете туда, откуда приехали, а я умру здесь.

— Вы не умрете.

— Умру. Сегодня, завтра, послезавтра… Еще до зимы. Это она мне сказала. Она никогда не ошибается. Я умру. Умру. Умру. — Девушка повторяла слово, точно заклятье, способное оградить ее от смерти. В этот момент пани Наталья удивительнейшим образом походила на ведьму и на библейскую святую одновременно. Прямые волосы — сегодня она даже косу не заплела, бледное лицо, скорбные складки вокруг губ и глаза фанатички. Она и в самом деле верит, более того, она готовится умереть. Не сегодня — завтра, или послезавтра, или через три дня. Она сама зовет свою судьбу, и неуемной лавиной воды катится к обрыву.

— Знаете, а я придумала, что делать! — Вдруг рассмеялась девушка. — Я знаю! Знаю! Я обману! Всех обману! Я сама уйду… Вот только сначала…

— Наташа! — Аполлон Бенедиктович не на шутку перепугался. Не хватало еще, чтобы она руки на себя наложила, а ведь все к этому и идет.

— Никому не говорите, хорошо? — Пани Наталья подарила Палевичу самую теплую, самую светлую из улыбок. — Это тайна. Это будет наша с вами общая тайна!

— Наталья… Милая… Пани Наталья, я прошу вас, — Аполлон Бенедиктович откашлялся, ибо слова, которые он собирался произнести, должны были перевернуть всю его и без того не слишком размеренную жизнь вверх ногами. — Я умоляю вас стать моей женой.

— Правда?

— Пожалуйста!

— Я согласна. — Она успокоилась моментально, только прежняя счастливая улыбка стала еще счастливее. — Вы станете моим мужем и будете беречь и хранить меня.

— Клянусь.

— И убьете оборотня. Скажите, а Николай сможет присутствовать на нашей свадьбе?

— Я постараюсь. — Палевич чувствовал себя последним негодяем, который, воспользовавшись затруднительным положением дамы, повернул ситуацию в свою пользу. Чем он лучше того же Охимчика? Ничем. И стоит ли убеждать себя, что данное предложение — не серьезно, что, как только Наталье станет лучше, как только она начнет мыслить здраво, Аполлон Бенедиктович немедля растолкует ей, что сама мысль о подобном браке нелепа и неразумна. Он не будет настаивать, не будет добиваться, чтобы она и в самом деле выходила за него замуж, хотя, видит Бог, он защитил бы ее от целого мира.

— Пожелайте мне спокойной ночи.

— Спокойной ночи, пани Наталья.

— Не так. — Она нахмурилась. — Я ведь ваша невеста. Скажите «спокойной ночи, милая Наталья».

— Спокойной ночи, милая Наталья. — Послушно повторил Аполлон Бенедиктович. — Спокойной ночи.

Доминика

Честно говоря, в телегу я забиралась не без душевного трепета, уж больно шаткой выглядела конструкция. А еще лошадь поглядывала в мою сторону с этакой издевкой, словно приготовилась сделать гадость. И мужик в синих спортивных штанах с пузырями на коленях доверия не внушал, опухшая рожа возницы наводила на мысль, что владелец повозки водит крепкую дружбу с зеленым змием. То-то он легко согласился за сотню подкинуть до деревни. Думаю, предложи Тимур в два раза меньше, Василий — так представился наш случайный знакомый — довольствовался бы и этим.

Сено оказалась мягким и пахло вкусно, хотелось зарыться в него с головой и дышать, дышать чудесным ароматом, пока запах прочно не осядет в легких. Мне, как даме, Василий постелил поверх сена кусок мешковины, Тимур же лег прямо в душистую копну, вытянувшись в полный рост. Чемоданам тоже место нашлось.

— Н-но! — Скомандовал Василий. — Пошла, родимая.

Вожжи хлопнули — надеюсь, лошадке не было больно, — и повозка тронулась.

— Ты ложись, не стесняйся, — предложил Тимур, — когда еще получится так отдохнуть.

Следуя совету, я легла на сено, сухие стебельки щекотали шею и слабо покалывали ладони рук. Лошадка неторопливо шагала вперед, и вовсе она не страшная, доброе, трудолюбивое животное, надо будет потом угостить чем-нибудь, интересно, лошади едят «Сникерсы»?

Телега поскрипывала, подпрыгивала на колдобинах и мерно раскачивалась из стороны в сторону, словно огромная колыбель, а над головой, в такт повозке, раскачивалось бледно-голубое небо. Солнце, злой воздушный шарик, слепило глаза, и я зажмурилась, растворяясь в запахе сухого сена.

— Хорошо-то как… — Пробормотал Тимур, травинкой отгоняя толстого важного шмеля, что вознамерился сесть на лоб Салаватову.

Хорошо. Можно валяться, жевать сухой стебель травы и ни о чем не думать. Ехала бы и ехала…

Но, как ни печально осознавать, все хорошее рано или