Дождь, начавшийся днем, не думал прекращаться. Вчерашняя гроза лишь слегка очистила город от грязи, но утром все вернулось на круги своя: слишком мало воды для такого большого города. Мелкие горячие капли разбивались об асфальт. В городе дождь пах не свежестью, лесом и небом, а все той же пылью. Обидно, но Тимур все равно вышел на улицу. Уж лучше такой дождь, чем вообще никакого. Единственная радость — дышать стало легче, да и думалось в дождь лучше.

Ника настаивала на поездке на остров, а Тимуру ехать не хотелось. И не просто не хотелось, все его естество протестовало, все чувства кричали о том, что добром эта поездка не обернется. Умершая мама, наследство, добрый брат… Такое в индийском кино случается, а не в жизни. В жизни брат со спокойной душой забирает наследство себе, а не разыскивает сестру, которую до этого в глаза не видел. В родственную любовь Салаватов не верил, да и в любовь в принципе. По-хорошему следовало бы отпустить Нику, пусть чего хочет, то и делает, она уже взрослая и за свои поступки сама отвечает. Однако, как ты ее отпустишь одну, без присмотра? И этот кладоискатель…

Выпитое пиво сказывалось легким шумом в голове, на который Салаватов старался не обращать внимания.

Итак, ехать или не ехать?

— Ну-ну, давай, думай, принц Датский. Быть или не быть, что благородней духом… — Сущность, как обычно, была полна ехидства и презрения ко всем окружающим. — Вон, гляди, за тобой уж Офелия явилась, сейчас домой звать станут.

Ника, которая ну совершенно не походила на нежную, трепетную Шекспировскую Офелию, села рядом на лавку. Чего ей надо? Дома посидеть не могла, нигде от нее покоя нету. Раздражение пришло и ушло, а Ника-Офелия осталась. На волосах, на коже, на вытянутой под дождь ладошке блестят мелкие капли, будто прозрачный бисер рассыпали. Набрав полную ладошку капель-бисеринок, Ника подбросила их вверх, и затрясла рукой, точно кошка, ненароком вступившая в лужу. На личике застыло типично кошачье недоумевающе-обиженное выражение.

— Тим, пошли домой.

— Зачем?

— Поговорим.

— Здесь говори.

— Дождь идет.

— Ну и что? — В принципе, Салаватов и сам уже подумывал о том, что пора бы домой. Дождь не казался больше ни горячим, ни приятным, а промокшая одежда липла к телу. Теперь хорошо бы чашку горячего-горячего, такого, чтоб пар сверху подымался, чаю и толстый кусок батона, а сверху мед намазать, натуральный, светлый и ароматный. Мед будет стекать по батону и круглыми тяжелыми каплями падать на стол, и от этих капель на душе станет легко и приятно.

— Мокро. И холодно. — Ника демонстративно поежилась. — Пойдем. Я чайник поставила.

— Чего ты хочешь? — В то, что Ника просто так, по доброте душевной, решила напоить его чаем, Тимур не верил.

— Тим… А поехали со мной? Ну, пожалуйста, Тим. Я не знаю, отчего, но мне страшно. Вроде бы все нормально, все хорошо и Марек такой вежливый, а на душе как-то неспокойно. — Ника вздохнула. — Понимаешь, я все поверить не могу, что это правда. Ну, как-то не привычно, что мама… Я все никак поверить не могу… Разве так бывает?

— Бывает. — Соврал Тимур. Выходит, не у одного него сомненья возникли.

— Ты поедешь? Завтра, со мной? Я обещаю, что буду слушаться, буду делать, что скажешь, только поехали, а?

— Ладно.

— Спасибо. — Ника даже в ладоши хлопнула от радости, а потом, смутившись, засунула пальцы в карманы.

— Пожалуйста. — Пробубнила Сущность, — мы ж завсегда рады помочь попавшей в беду девице, только свисни, и мы уже спешим на помощь.

Ехать пришлось далеко. Сначала на электричке, причем Салаватову вспомнился давний разговор с сердобольной теткой, которая не только курицей накормила, но и нагадала казенный дом, любовь и еще что-то такое же глупое. Ника в вагоне дремала, положив голову на сложенный вчетверо свитер, а, проснувшись долго-долго моргала, пытаясь сообразить, где находится.

От станции до деревни пришлось топать пешком — автобусу так и не удалось выехать с серой площадки, что, впрочем, не удивительно — эта насквозь проржавевшая консервная банка о четырех колесах являлась ровесницей египетских пирамид. Хотя пирамиды, на первый взгляд, сохранились куда лучше. Перемазанный мазутом шофер любезно подсказал, что, если идти «напрямки через лес», то до Погорья недалеко — километра три-четыре. По местным меркам, и вправду рукой подать, но Ника, услышав, что счет идет на километры, тихо застонала.

— А назад электричка когда?

— Вечером. Часов в восемь. Да вы идите, тут прямо все время, по дороге, никуда не сворачивая. Дачники только так и ходят.

— Пошли. — Тимур, закинув на спину рюкзак, зашагал по дороге, он не стал оборачиваться, проверяя, пошла ли Ника за ним или осталась ждать электрички. Ждать она не будет, не тот характер.

— Да подожди ты! — Догоняла она почти бегом. Панама в руках, конский хвост на голове весело мотается из стороны в сторону, а глаза гневно блестят.

— Подожди, Тим, я не могу так быстро.

— А ты постарайся. — Салаватов не сомневался — она постарается, очень постарается. Жаль, фотоаппарата нету, чтобы запечатлеть сию картину. Особенно умилял пластиковый чемодан на колесах, нежно-голубой цвет, округлые линии, выдвигающаяся ручка, чтобы удобнее было тащить. Вот только колесики больше подходят для городского асфальта, нежели для заросшей травой лесной дороги. Колесики вязли в песке, проваливались в ямки и цеплялись за корни, Ника упрямо тащила чемодан и негромко ругала тех, кто придумал ставить чемоданы на колеса. Вот предлагали же ей рюкзак взять, но нет, заупрямилась, настояла на своем, пусть теперь и мучается, помогать ей Тимур не собирался. Терпения Доминики хватило ровно на полчаса.

— Тим, я больше не могу! — Она пнула чемодан. — Помоги, пожалуйста.

— Чем?

— Ну, Тим, ну не деньгами же! Как мне его дотащить?

— Понятия не имею.

Ника запыхтела, совсем, как ребенок, который показывает «паровоз», и в изнеможении опустилась на землю.

— Мы туда никогда не дойдем.

— А нам надо туда доходить?

— Ну не возвращаться же!

Насчет этого можно было бы и поспорить — чутье подсказывало Тимуру, что, вернувшись домой, они избегут многих неприятностей, но ведь Ника твердо намерена идти вперед.

— Давай отдохнем, — предложила она. — Ты только посмотри, какая красота вокруг, воздух чистый, елки, березки, кустики всякие, птички поют…

— Комары летают. — Салаватов прихлопнул одного кровососа, приземлившегося на руку. — Будем сидеть — сожрут совсем, поднимайся и вперед.

Видимо, становится жертвой комариного аппетита, Доминике не хотелось, и, обречено вздохнув, она встала.

— Давай свою тележку. — Смотреть, как она и дальше будет мучить несчастный чемодан, Салаватов не хотел.

— Это чемодан. И дорогой,