Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проклятый клад. Смешно. А Тимур отнесся к теме весьма и весьма серьезно. Наверное, оттого, что был пьян. Ладно, не пьян, а слегка навеселе.
— Что такое проклятье? — Спросил он.
— Ну… — В голове крутились всякие глупости вроде генетических аномалий, который уж точно не имеют отношения к проклятиям, или призрака зловредной тетки, удушенной триста лет назад мужем. Насколько помнится, привидения бродят по родовым поместьям и пугают несчастных потомков душераздирающими стонами и бряцаньем цепей. Но, сдается мне, это все не то.
— Проклятых не Сатана наказывает, и не Бог, — продолжал вещать Тимур, — а сама жизнь. Она выстраивает обстоятельства таким образом, что, как бы ты ни пытался, как бы ни вертелся, как бы ни был осторожен, все равно попадешься.
— Куда?
— В ловушку.
— Какую ловушку?
— Какую-нибудь. — Салаватов зажигалкой открыл очередную бутылку, предусмотрительно принесенную заранее. — У меня тоже все с проклятого клада началось. Сто лет назад мой прадед попытался завладеть проклятым золотом, для этого ему пришлось спровадить на виселицу невиновного. А тот, как водится, проклял прадеда, вроде как и ему самому, и всем его детям придется отвечать за чужие преступления. И ведь работает!
— Тебе кажется.
— Когда кажется, крестится надо. — Философски заметил Тимур. — А оно и в самом деле сбывается. Сама посуди. Прадед, тот самый, который всю эту историю замутил, погиб в Гражданскую. Согласно семейной легенде, комиссары повесили его прямо во дворе, на глазах жены и сына.
— Ужас какой.
— Затем дед. Расстреляли в пятьдесят втором, обвинив в шпионаже. Это два. Отец… Отец в восемьдесят первом сел. Расхититель государственного имущества, дали не так и много, а у него здоровье слабое, не дотянул, значит, до возвращения. Ну и я вот… Надеюсь, я уже свое отсидел, как-то не хочется по второму разу.
— Угу. — Заострять внимание на его отсидке не хотелось.
— А все из-за чего?
— Из-за чего? — Я послушно повторила вопрос, выпитое пиво наполняло душу умиротворением и покоем. Эх, вечно бы сидела вот так, болтая на отвлеченные темы, вроде проклятий.
— Из-за прадеда, которому захотелось разбогатеть.
— И ты в это веришь?
— Верю. Ох, Ника-Ника-Доминика, неверие не спасает. Не езди ты никуда.
— Нужно.
— Кому нужно? — Тимур посмотрел на меня совершенно трезвыми глазами, от его взгляда, внимательного, по-звериному недоверчивого, по спине побежали мурашки. И с чего я решила, будто Салаватов добрый? Сейчас в нем не больше доброты, чем в дикой стае, вышедшей на охоту. Сожрет и не заметит.
— Жарко здесь, — вдруг улыбнулся он. — Пойду, воздухом подышу.
— А я?
— А ты подумай пока.
— Над чем?
— Надо всем, Ника-Доминика, надо всем. Подумай, прежде, чем решать что-то. А потом скажешь.
Мой дневничок.
Стало больно и тихо вокруг, словно ночь, опоенная светом луны, тоже замерла. Обман, кругом обман. Я заблудилась в стране Зеркал, куда ни глянь — отраженья, мои копии, и я уже сама не понимаю, которая из копий этих — я. И существую ли на самом деле? Или же мне просто чудится мир вокруг, мир вне зеркала. Подскажи, если знаешь, как вырваться из Зазеркалья?
К кому я обращаюсь? Не знаю. Мне не к кому больше писать, пишу для себя. О чем? Ни о чем. Просто пишу и все. Откровения наркоманки.
Узнала кое-что о С. Увидела ее с Аликом. Ее, мою С., мое солнышко, часть моей души по странному стечению обстоятельств, живущую свободно. Она и этот скот. Сидели вместе в кафе, рука касалась руки, губы шептали слова навстречу друг другу. Не удивлюсь, если это было признание в любви. Не буду врать, не слышала, только видела. За стеклянной витриной высокие стулья, чтобы тем, кто на улице, было лучше видно мир внутри витрины. С. с Аликом стали частью этого мира, я же была извне. Конечно, такую, как я и на порог стыдно пустить. Почему она с ним? Почему так нежно гладит пальчиками его широкую ладонь? Почему улыбается, словно видит перед собой самого лучшего, самого любимого человека. Она же знает про него все, я же показывала ей…
Не понимаю. Честно пыталась понять, уже в мастерской. Это любовь? Она не имеет права любить его, если я ненавижу. Мы же вместе дышим, вместе чувствуем. С., милая моя С., что же ты творишь! Меня корежит от боли. Представила, как этот скот целует ее, и едва успела добежать до туалета. Весь завтрак ушел в унитаз.
Как разобраться, где правда, а где ложь, где я, а где мое отраженье. Если у души две половинки, то которая из них правильная? Или так не бывает?
Никого не хочу видеть. Набрала в шприц тройную дозу, уже почти вогнала иглу в вену — на руке, решила, что, если в последний раз, то можно и не прятаться, да и от кого, собственно говоря, я прячусь, если знают все, кроме Ники. А она дура, даже собственными глазами увидев, не догадается. Идеализирует меня, идиотка. А мне так надоело быть чьим-то идеалом, хочу собой, только собой и никем другим.
Это проклятье, ниспосланное за гордыню.
Проклинаю ее, проклинаю себя. Проклинаю весь мир. Рука дрожит и писать неудобно — жгут давно, пальцы немеют, ручка скользит. Надо дописать и умереть.
Раствор счастья внутри привычно окрасился алым, значит, попала. Оставалось лишь нажать на поршень, и адью, пишите письма в рай, но испугалась. А вдруг я ошибаюсь? Вдруг все совсем не так? И дневник дописать нужно, чтобы после меня осталось хоть что-то.
Тимур
Разговор оставил в душе странный осадок, словно нарушил тонкую корочку на старой ране, под корочкой боль и гной, их нужно спустить, иначе рана никогда не заживет, но трогать страшно: любое прикосновение причиняет больше боли, нежели облегчения.
И ушел Салаватов не из-за жары: в конечном итоге, на улице было не прохладнее, ушел, чтобы не отвечать на возможные вопросы Никы. Проклятье. Кто в современном мире верит в проклятья? Нынче принято верить в генетику, в то, что можно скрестить паука и козу, или картошку и морскую медузу. В микробиологию, вирусы, космос, торжество науки над здравым смыслом, но никак не в проклятья. Проклятия ушли вместе с кострами инквизиции, ведьмами, крестоносцами и разбойничьими кладами, сгинули, уступив свое место атомам, лазерам и биодобавкам. Еще
