Но вот о чем Эрнест умалчивает в «Празднике, который всегда с тобой» – так это о том, насколько ценной была помощь Скотта с публикацией его первых книг, и особенно бесценной помощи Фицджеральда с правками в гранках «И восходит солнце». По сути, в мемуарах он недвусмысленно отрицает помощь Скотта и говорит, что тот не видел «полностью переписанный и сокращенный» вариант рукописи, которую Эрнест передал в «Скрибнерс» в конце апреля; на данном этапе большая работа по редактированию – в основном сокращение первых страниц – еще не была выполнена, потому что Скотт еще не видел этой рукописи. Эрнест пишет, что не помнит, когда Скотт увидел эту редакцию с воображаемыми переделками и сокращениями, однако когда Скотт ее увидел, «мы их обсуждали. Но решения принимал я… Его помощь мне была не нужна, пока я переделывал книгу» («Праздник, который всегда с тобой»).

Как и Гарольд Леб, Фицджеральд считал, что они с Хемингуэем хорошие друзья. «Не могу тебе выразить, – писал Скотт Эрнесту в конце 1926 года, – что значила для меня твоя дружба все эти полтора года; знакомство с тобой – самое прекрасное из всей нашей поездки по Европе». Вернувшись в Америку, он сказал Эрнесту, что будет блюсти интересы своего друга в США, пока будет находиться в стране. В двух письмах за те недели Скотт предлагал ему деньги. В том же письме, в котором он благодарил Эрнеста за дружбу, Скотт сделал весьма неоднозначное заявление по поводу переделки «И восходит солнце»: он сказал Эрнесту, что «рад» видеть, что о романе пишут, и добавил: «Я не осознавал, что ты это все украл у меня, но теперь готов поверить, что это правда, и буду рассказывать всем». Трудно себе представить, что он имел в виду этим забавным замечанием, если не предложенные им сокращения в романе. И если он говорил всерьез, тем больше причин было у Эрнеста отрицать его слова.

* * *

И если начало «И восходит солнце» с Робертом Коном и Джейком Барнсом in medias res было проникнуто живительной ясностью, то все остальное в жизни Эрнеста ясным не было. Он переделывал роман, от которого так много зависело, в то же самое время когда выходили «Воды» и рецензии появлялись так быстро и бешено, что он с трудом их отслеживал – и несомненно, чувствовал сильную тревогу, если представить, что до сего момента он полностью самостоятельно распоряжался своей карьерой. Его произведения хотели издавать британцы – это было более желанным развитием событий. И несколько писем он посвятил пространному обсуждению «непристойных» слов и сцен в «И восходит солнце».

Несмотря на потрясения в браке, Эрнест рассчитывал, что Хэдли составит ему компанию в Испании, а затем отправится с ним на юг Франции. Вместо этого она уехала прямо в Антиб с Бамби, где проводила время с супругами Мерфи, ожидая приезда мужа. Впрочем, Хэдли с ребенком оставались в домике для гостей на «Вилле Америка» всего одну ночь; доктор, которого вызвали взглянуть на простуженную Сару, обнаружил, что Бамби, которого мучил кашель, заболел коклюшем. Сара испытывала ужас перед микробами из-за детей; она мыла даже монеты, которые они приносили домой. Поэтому Хэдли и Бамби отправили в соседний отель. Впрочем, положение спасли Скотт и Зельда Фицджеральд. Они сняли соседний дом «Вилла Пакита», но посчитали его состояние неудовлетворительным и переехали в другой, предложив Хэдли бесплатно пожить на «Вилле Пакита» вместе с Бамби и Мари Кокотт, которую вызвали из Парижа. Супруги Мерфи предоставили в распоряжение Хэдли своего британского доктора, Сара каждый день отправляла шофера со свежими овощами из собственного сада, а вечером, после проведенного на пляже дня, Мерфи, Фицджеральды и Маклиши приезжали к «Вилле Пакита» в вечерних нарядах, взбалтывали коктейли и передавали их Хэдли через ворота.

Эрнест настойчиво просил Хэдли приехать к нему в Испанию, жалуясь на одиночество, и Хэдли слишком хорошо понимала, что ему не хватает Полин. Они с Полин обменивались письмами и обсуждали, нужно ли им обеим приехать к Эрнесту в Мадрид. Но Хэдли пришлось остаться с больным ребенком, и она попросила Полин, которая уже переболела коклюшем, приехать к ним на «Виллу Пакита», мы можем только догадываться, зачем: «Это была бы шикарная шутка на tout le monde [фр. весь мир. – Прим. пер.], если бы ты, [Полин] и я провели лето в Жуан-ле-Пене или где-нибудь рядом, а не в Испании», – писала она Эрнесту. Как оказалось, не такая уж и шутка.

Эрнест был очень несчастен в Мадриде, обижался, что Хэдли не смогла к нему приехать, и страдал от одиночества. Они с Полин вели переписку, хотя писем сохранилось немного. В письме Эрнесту, датированном 20 мая, Полин ответила на вопрос Эрнеста об иерархии Католической церкви – кто такие «евхаристы». Она объясняла, терпеливо и аккуратно, что никакой группы «евхаристов» по сути нет и что он, скорее всего, имел в виду участников Евхаристического совета в Чикаго – конференции, посвященной церковной практике, которая проводилась раз в десять лет. Полин писала, что Эрнест, планировавший поездку в США осенью, может попасть в Чикаго на конференцию – «и разве это будет не чудесно». Понятно, что перспектива брака между ними была ближе, чем Хэдли или кто-либо из друзей мог подумать. Эрнест размышлял о переходе в католичество, чтобы они с Полин могли обвенчаться в церкви. Без сомнений, Полин изучала требования Церкви к браку с разведенным мужчиной.

Хэдли не знала об их планах на будущее, это ясно из ее писем Эрнесту в Мадрид. Она все больше уставала от этой неловкой, мучительной ситуации, и жалобы Эрнеста на свои несчастья и одиночество не облегчали ее страданий. Она тоже была несчастна на «Вилле Пакита». В одном из писем Эрнесту в Мадрид она сожалеет, что не смогла приехать к нему. Бамби все еще болел, и она не хотела оставлять его и Мари Кокотт одних в доме, договор об аренде которого истекал в начале июня. Она заверила Эрнеста, что расходы у нее небольшие и она не злоупотребляет щедростью Фицджеральдов, оставаясь на их пустующей вилле; Эрнест определенно опасался еще каких-либо одолжений Скотта. Страдания Хэдли были обычны: «Я стараюсь ради общего блага и сожалею сильнее, чем могу описать, что не отдавала себя больше тебе и меньше [Бамби]. Наверное, я писала дерьмовые письма, и это правда. Моя рука трясется, когда я пишу их». По-прежнему наивная, она надеялась, что присутствие Полин ободрит ее угрюмого мужа.

Полин приехала 26 мая, и через несколько дней появился Эрнест. Чтобы отпраздновать его приезд, Мерфи решили устроить вечеринку с шампанским и икрой в казино Жуан-ле-Пена. Общество Полин сделало Хэдли несчастной. Она боялась, что в сравнении с остроумной и яркой соперницей она будет казаться еще более безвкусной и глупой в глазах Полин и Сары. «Это было ужасное для меня время, потому что я была очень несчастна, – сказала Хэдли позже. – Я никому не нравилась. Мои волосы испортились, одежда испортилась». Ее опасения были оправданы, потому что Сара, как позже вспоминала Гонория Мерфи, «без посторонних глаз» осуждала Хэдли. Когда Сара узнала о конфликте Хэдли и Эрнеста из-за его любовной связи, она – невероятно – взглянула на ситуацию глазами самого Эрнеста: Хэдли не должна была ничего говорить. «Она подала ему идею и заставила его одновременно чувствовать себя виноватым», – сказала Сара.

Срок арендного договора Фицджеральдов на «Виллу Пакита» истек вскоре после приезда Эрнеста, и Хемингуэи, няня Бамби и Полин перебрались в «Отель де ла Пинед», где их номера выходили в собственный садик. Хэдли описала их жизнь в отеле первому биографу Хемингуэя: «Там были три столика для завтрака, три влажных купальных костюма на веревке и три велосипеда. Полин пыталась учить меня нырять, но безуспешно. Эрнест хотел, чтобы мы играли в бридж, но мне было трудно сконцентрироваться. Мы проводили все утро на пляже, загорали или купались, обедали в нашем маленьком саду. После сиесты отправлялись на длинные велосипедные прогулки вдоль Гольф-Жюана». Один раз Мерфи взяли всех на свою яхту, «Пикафлор»; компания сошла на берег в Монте-Карло, где они пообедали и немного поиграли в казино.