Не могу.

Потому что если взгляну на нее, мы вряд ли куда-то доедем. Рванем вдвоем в ту дыру, которая стремительно расползается внутри меня и требует: запретить, спрятать, украсть, приковать, удержать, прогнуть, заставить, сломать.

– Артем, – повторяет Даша.

– Молчи, – цежу, качнув головой, – просто молчи пока.

Послушная девочка, она тут же стихает и это становится искушением сделать хоть что-нибудь из того, что проносится в моих мыслях сейчас.

Я могу уговорить ее, убедить, что у нас все получится и что я стою этого шанса. Но спустя время она может признать, что это было ошибкой, и чтобы вместо того, чтобы ее поддержать, я украл ее выбор.

Не скажет. Смолчит. Но видеть, как медленно тускнеют ее малахиты, как меняется взгляд, и в нем рождается сожаление…

Она не просит поддержки.

Ей на хрен не нужна моя помощь. Ни одной просьбы, ни намека на то, чем я мог бы ее привязать.

Деньги…

Твою мать, как было бы проще, если бы ей были нужны мои деньги…

С этим было бы проще смириться, я чувствовал бы себя везунчиком этой жизни, если бы все было так просто, но…

Вырвавшись из тисков посторонних машин, мы молча несемся по улицам, ветер из открытого окна врывается запахом трав и цветов, словно пытается заставить запомнить, сохранить в памяти эти минуты. Потому что потом будет только запах пыли, бетона, улыбок, которые не вставляют, и духов, бьющих сладостью по вискам.

Пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь принять как факт, что Даша уже приняла решение, и я не вправе стоять у нее на пути. Но получается только сдержать свои маты, не запугать ее окончательно. Она и без того смотрит на меня как на безумного в первой… второй… или какая там стадия?

И загоняет на новый уровень сумасшествия, всего лишь коснувшись моей ноги. Всего лишь проведя по моему бедру изящными пальцами, которыми с большим удовольствием обхватывала мой член. И если я только увижу сейчас ее взгляд, видит Бог, мы скорей разобьемся, чем я сдержусь и не заставлю ее обхватить его напоследок, крепко, с трепетом, как умеет только она.

С трудом помню, ставлю ли машину на сигнализацию. Она на парковке, у дома – это тот максимум, который я соображаю на автомате. Хватаю Дашу за руку, и заставляю не идти за мной, а скорее бежать. К парадному, мимо консьержа, а потом, в обход лифта, по бесконечным ступенькам.

Чтобы успеть остыть, чтобы перехватило дыхание и не был сил говорить.

Открыв дверь, вталкиваю Дашу внутрь полутемного помещения, бросаю ключи – хрен знает куда, может, и на пол.

Придавливаю Дашу к стене, обхватываю ладонями лицо, которое горит нетерпеливым румянцем под моими ладонями. И вот теперь хочу наконец выдавить из себя: «что тебе предложили взамен нас».

Но чертов обруч сжимает горло стальными тисками, и все, что мне позволяет, это спросить:

– Что тебе предложили взамен?

– Хороший оклад, – перечисляет она таким хриплым голосом, как будто ей тоже нелегко произносить приговор, – стабильность, карьерный рост и… жилье.

В отличие от Анжелы, которая намеренно расставляла акценты, чтобы зажечь во мне интерес, Даша пытается скрыть то, что волнует ее больше всего. Или мне только кажется, что была секундная пауза.

– Ты могла бы жить здесь, – предлагаю ей, пытаясь прочесть по губам, чтобы не слышать ответ, который вижу в глазах, прожигающих меня насквозь. – Ты могла бы…

– Нет, – выдыхает она, запускает пальцы в мои короткие волосы, тянет их, заставляя склониться к себе. – Не могу… я так не могу, я…

И я не могу.

Я тоже так не могу – не железный.

Глушу своим ртом все слова, которыми она хочет меня раздавить.

Нетерпеливо приподняв ее, заставляю обхватить себя ногами, упереться в стену и наблюдать. Не прикасаться ко мне, потому что сорвусь. А видеть, чувствовать, как я хочу ее удержать.

В глазах чернота, и если бы не взгляд Даши, я бы потерялся в этой тени. Я бы рехнулся, если бы не сжимал ее в эту минуту, и если бы она так покладисто не позволяла к себе прикасаться.

Мы оба дышим с трудом, оба едва переносим тот факт, что на нас слишком много одежды. Но позже. Нет сил сейчас ее раздевать, не выдержу, если промедлю еще хоть минуту и не почувствую, что Ромашка моя.

Моя, хотя и пытается вырваться, вообразив, что ее лепестки – это крылья.

Задрав ее платье, с трудом вспоминаю о защите в фольге – секундное промедление, которое кажется адовой вечностью, а потом просто отодвигаю пальцами тонкое кружево и врываюсь в нежную плоть. Влажную. Для меня. Чтобы я мог скользить в ней в том безбашенном ритме, который бьет по вискам молотками. Чтобы я мог пить вкус ее губ, ловить ее стоны – без боязни причинить малейшую боль.

На этот раз нет прелюдии, слов. Они не нужны, бессмысленны. Мы просто бьемся телами, несемся навстречу друг другу, принимая взамен укусы, царапины, приятную тяжесть и легкость одновременно. И жуткое ощущение, что этого мало, этого, блядь, до чертиков мало, даже когда мы одновременно кончаем.

Хрен знает, как и когда добираемся до кровати, и кто из нас избавляет другого от избытка одежды.

В какой-то момент просто соображаю, что кровать стонет так, что еще чуть громче, и перекроет Дашины стоны, мои хрипы, наши совместные выдохи. Плевать! Пусть хоть разломится надвое, я не могу остановиться, не могу перестать вбиваться в тело Ромашки, не могу перестать смотреть на нее, когда она закрывает глаза, мотает головой по подушке и шепчет лишь мое имя.

Послушная, нежная, страстная, она извивается под моими ладонями, подставляет мне шею, чтобы я спрятал лицо или мог наблюдать, как пульсирует едва заметная венка на ее безупречной коже, покрытой испариной.

А я смотрю на нее – всю, и понимаю, что она не подо мной, нет, это тупо обман. Она под моей кожей, во мне.

«У меня в этом городе мало что есть» – проносится в мыслях, и заглушает сентиментальный бред, готовый сорваться.

Только стоны и хрипы, только звук наших тел, которые тянутся навстречу друг другу, которые могут бесстрашно позволить себе признать, что им хочется большего, что им хочется все…

Мы снова взлетаем и падаем вместе.

Пытаемся отдышаться.

Нет силы двигаться, как нет сил вспомнить, сколько раз и как долго мы вместе гуляли в безумии.

И единственное на что нас хватает – подвинуть друг к другу руки на шелковых простынях, горячих от жара, которой пульсируют наши тела, и переплести наши пальцы.

И молчать.

Молчать, позволяя услышать сердце друг друга и попытаться хоть что-то понять по неровному стуку.

Кровать после нас представляет собой поле боя, но нас двоих это мало волнует.