Тихо вздохнув, я заложил руки за спину, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень раскаяния и готовность искупить вину любым возможным способом. Вот только Кора слишком хорошо знала, с кем связала свою жизнь…

Судя по скептическому хмыканью, в мою искренность не поверили. А судя по довольному хихиканью со стороны моего рабочего стола, сын не только всё видел и слышал, но и получил удовольствие от вида понурого отца. Как, оказывается, мало для счастья надо одному конкретному неугомонному ребёнку!

Добродушно усмехнувшись, я поднял глаза. И не смог удержаться от мягкой улыбки, глядя на Корану, забравшуюся с ногами в кресло. Простое домашнее платье мягкого зелёного цвета, растрёпанные волосы от дурацкой привычки вечно ерошить их, когда она задумывается над чем-то. И ласковая улыбка, ставшая последним штрихом в незнакомом, но по-домашнему уютном образе моей любимой женщины. Я видел её разной. Собранной, готовой ко всему и всегда, напряжённой, натянутой, как тетива. Я точно знаю, она никогда не расставалась с оружием, пряча его в складках одежды, печатях, готовая пустить его в ход в любой момент. Да, стезя наёмного убийцы не могла не оставить след в привычках, манере держаться, поведении и характере. Тем ценнее было осознавать, что сейчас Корана сидит здесь, в моём кабинете, спокойная, беззащитная и умиротворённая. Со смеющимися глазами и трогательными ямочками на щеках. Это действительно было самым ценным. Вот если бы не эти чёртовы печати…

– Я могу отказаться? – страдальчески поморщился я, глядя на листы бумаги, которыми обмахивалась Кора, насмешливо улыбаясь мне. Продемонстрировав ей испачканные в чернилах пальцы, проникновенно сказал: – Я осознал, правда. Раскаялся и даже готов искупить собственную глупость! Я действительно признаю, что это не для меня и меня учить – только портить. Я…

– Сдаёшься? – невинно, почти сочувственно спросила моя супруга и ехидно вздёрнула бровь, отложив исписанные листы в сторону и скрестив на груди руки.

При этом она улыбалась так снисходительно, что мой рационализм испарился вместе с логикой и разумом. Зато в душе и энном месте взыграло то самое, пресловутое и прославленное драконье упрямство, давно уже ставшее легендой и притчей во языцех. Именно из-за него вместо того, чтобы свести всё в шутку, я недовольно поджал губы, одарив забавляющуюся Кору обиженным взглядом. Выхватив из её пальцев эти чёртовы листы, вернулся к своему столу, потеснив устроившегося за ним сына. Взял кисть, слегка качнув ею, и, помедлив, прежде чем обмакнуть её кончик в красные чернила, усмехнулся:

– Ни за что. И на слабо меня не возьмёшь.

– Даже не думала… – Тихо засмеявшись, Корана покачала головой, взяв из рук подбежавшего сына ещё один толстый, покрытый пылью фолиант. Пробежалась кончиками пальцев по краю обложки, покрытой потёртой выделанной кожей. И открыла один из разделов, заложенных тонкой серебряной пластиной, беззлобно проворчав себе под нос: – Мужчины…

Мне даже возразить было нечего. Лишь повиниться в своей излишней самоуверенности, продолжая выводить тонкие прихотливые линии на бумаге. Третий день подряд, два часа кряду и без шанса на помилование от строгого преподавателя. И винить в том, что приходится вспоминать основы каллиграфии, мне было некого. Разве что собственный длинный язык, которому вздумалось попросить помощи у моей обожаемой Равной!

Поначалу, когда прозвучало моё предложение, я грешным делом надеялся, что Корана откажется. Сошлётся на то, что ещё не оправилась, что ей хочется проводить больше времени с сыном, приёмышем и со мной. Что ж, моей наивности можно только позавидовать. Кора, смерив меня задумчивым взглядом и машинально поглаживая незнакомый мне браслет на запястье, согласно кивнула и попросила дать ей неделю на восстановление.

А спустя семь дней в далеко не самое безоблачное утро уронила на мой рабочий стол поверх всех бумаг толстый старый фолиант. Он был местами потрёпан настолько, что удивительно, как вообще ещё не развалился. А в ответ на моё недоумение Кора мягко улыбнулась, вытаскивая ворох листов, тонкую кисть и чернильницу. И я, дурак великовозрастный, слишком поздно понял, что бы это могло значить!

Очередная линия легла слишком толсто, смазывая собой все, что были проведены до этого. Поморщившись, я смял лист и бросил в корзину, где скопилась уже приличная горка испорченных вариантов. Самое смешное, что теоретические основы я понял достаточно быстро. Они в общем-то не требовали чего-то невероятного или нереального. А уж когда тебе их объясняет мастер, переводя сложные, порой архаичные формулировки на доступный и простой язык, грешно не запомнить или пропустить драгоценные знания мимо ушей. Но теория была наименьшей из всех обнаружившихся проблем. Куда печальнее дела обстояли с практическим применением полученных знаний!

Ещё одна линия легла неровно, пройдясь зигзагом через весь лист. Я только зубами скрипнул, сминая очередной «шедевр» и отправляя его в утиль. Кора приподняла голову, проследив за полётом очередного листа, и пожала плечами, возвращаясь к чтению. Комментировать мои успехи она не собиралась, предпочитая читать невесть откуда взявшийся трактат, посвящённый химерологии. Зачем он ей понадобился, я благоразумно не уточнял.

Недовольно рыкнув, я вновь принялся вырисовывать простенькую последовательность печатей. Да, с теорией у меня проблем не возникало. Но воплотить то, что я узнал, в жизнь у меня не получалось. Совсем. И вроде бы осознаю, что нужно сделать, вижу эти тонкие линии магии, стягивающиеся к простому на первый взгляд рисунку, чувствую, как они переплетаются с красками, придавая им какую-то особую тягучесть. Только вот ничего не происходит. В последний момент всё обрывается, рука непроизвольно дёргается, и рисунок оказывается окончательно и бесповоротно испорчен. И я даже понять не могу, что делаю не так! Вот уж действительно, учить – только портить…

– Ты вызубрил теорию, Сеш, но не понял самого главного. – Мягкий голос Коры не скрывал лёгких насмешливых ноток.

Впору обидеться, но злиться на неё у меня не получалось и в лучшие времена, что уж теперь-то? Когда я только начал осознавать, что она больше никуда от меня не денется.

– И чего именно? – Выкинув очередной испорченный листок, я принялся заново выводить зазубренный до последнего завитка узор, притворно хмуро поглядывая на веселящегося сына.

Дэни успел не только выполнить обязательную программу, но и разжиться где-то страшным даже на вид учебником, медленно шевеля губами, проговаривая про себя слова. Сын так увлёкся, что сам не заметил, как начал покачиваться на стуле. Да так сильно, что в конце концов всё это привело к вполне закономерному итогу. Мелкий навернулся со стола, перевернулся в воздухе, перекинулся и, недовольно шипя, пополз к креслу, таща за собой зажатый в кольце хвоста фолиант.

Забравшись к матери на колени, дракончик вольготно растянулся во всю немаленькую уже длину и заглянул в глаза Коране, болтая тяжёлой книгой в воздухе. Только чудом не попадая острыми углами по мебели или босым ступням Коры, пытавшейся устроиться удобнее с дополнительным грузом на ногах. Она вздохнула, пройдясь в нежной ласке по чувствительным надбровным дугам сына, и, подхватив чешуйчатого под круглое пузо, устроила его на подлокотнике. Ещё и по носу щёлкнула, отбирая книжку и откладывая её в сторону. В ответ на обиженное сопение сына, Кора тихо засмеялась, почесав ему нос и невесомо пересчитав вздыбленные гребни на шее и спине. После чего всё-таки ответила, добродушно усмехнувшись: