Но, несмотря на эти меры к середине октября 1932 года общий план главных зерновых районов страны был выполнен только на 15 % — 20 %. В течение только одного месяца «борьбы против саботажа» — ноября 1932 года — 5 000 сельских коммунистов, обвиненных в «преступном сочувствии» «подрыву» кампании хлебозаготовок, были арестованы, а вместе с ними — еще 15 000 колхозников Северного Кавказа. В декабре началась массовая депортация не только отдельных кулаков, но и целых сел. На Дону с ноября 1932 по январь 1933 г. были исключены из партии 40 000 чел. На Кубани вычистили более 50 % парторгов в колхозах и 45 % членов партии. На Украине к концу 1932 г. были сняты с должности почти 20 % колхозных председателей[1384]. В 1932/33 г. был впервые введен порядок изымать зерно у колхозов и хранить его на элеваторах.

Показательным стал закон 7.08.1932 о «краже или расхищении колхозной собственности», получивший известность, как «указ о пяти колосках», поскольку по нему, виновный в сборе на колхозных полях оставшихся после уборки колосков, мог быть приговорен к расстрелу или получить до 10 лет тюрьмы. В первой половине 1933 г. по этому закону было приговорено к расстрелу 2100 человек, в 1 тыс. случаев приговор был приведен в исполнение, остальным заменен разными сроками лишения свободы. Применение амнистии по этому указу было запрещено. В целом по СССР по этому закону было осуждено 103 тыс. чел. из них приговорено к высшей мере наказания 6,2 % (более 6 тыс.), а к 10 годам лишения свободы — 33 %. Из общего числа осужденных 62,4 % приходится на колхозников, 9,4 % — на работников совхозов, 5,8 % — на единоличников[1385].

Оценивая настроения крестьян в 1932–1933 гг. итальянский вице-консул в Новороссийске Л. Сиркана в 1933 г. писал: «Боевые порядки все те же: сельские массы, сопротивляющиеся пассивно, но эффективно; партия и правительство, тверже, чем когда-либо, намеренные разрешить ситуацию… Крестьяне не выставляют против армии, решительной и вооруженной до зубов, какую-либо свою армию, даже в виде вооруженных банд и разбойничьих шаек, обычно сопутствующих восстаниям крепостных. Возможно, именно в этом — истинная сила крестьян, или, скажем так, причина неудач их противников. Исключительно мощному и хорошо вооруженному советскому аппарату весьма затруднительно добиться какого-то решения или победы в одной или нескольких открытых стычках: враги не собираются вместе, они рассеяны повсюду, и бесполезно искать боя или пытаться спровоцировать его, все выливается в непрерывный ряд мелких, даже ничтожных операций: несжатое поле здесь, несколько центнеров припрятанного зерна там; тут не работает один трактор, другой трактор сломан, третий, вместо того чтобы работать, куда-то уехал. Далее следует отметить, что амбары, где хранят зерно, разграблены, бухгалтерский учет по всем статьям плохо ведется или фальсифицируется, а председатели колхозов из страха или по небрежности не говорят правды в своих отчетах. И так далее и до бесконечности на этой огромной территории!.. Враг, его ведь надо искать, переходя из дома в дом, из деревни в деревню. А это все равно, что носить воду дырявым черпаком!»[1386]

«Имеются… факты, когда очень многие колхозники и единоличники под влиянием паники хлеб попрятали и в то же время голодают, — подтверждал в марте 1933 г. ген. секретарь ЦК КП(б)У. С. Косиор, — По одной Днепропетровской обл. таких случаев обнаружено больше 50. Основная причина голода — плохое хозяйничание и недопустимое отношение к общественному добру (потери, воровство и растрата хлеба) — в этом году перед массами выступает более выпукло и резко. Ибо в большинстве голодающих районах хлеба по заготовкам было взято ничтожное количество, и сказать, что «хлеб забрали», никак невозможно»[1387].

«Дело в том, — пояснял Сиркана, — что «после того, как кулаки довольно легко были ликвидированы, а их богатство уничтожено (это нельзя назвать экспроприацией по практическим соображениям), антагонизм [в деревне] исчез (не имея дальнейшего raison d’etre (смысла существования)), и Москва оказалась лицом к лицу с единой враждебной крестьянской массой, придерживающейся одинакового образа мыслей и доведенной до одинакового уровня нищеты… Крестьянин ничему не верит, работает так мало и плохо, как только возможно, он ворует, прячет или уничтожает плоды собственного труда, лишь бы не отдавать их»[1388].

Картины голода передавали непосредственные свидетели событий: «Осенью в городе появились первые голодающие. Они неслышно садились семьями вокруг теплых асфальтовых котлов позади их законных хозяев — беспризорников — и молча смотрели в огонь. Глаза у них были одинаковые — у стариков, женщин, грудных детей. Никто не плакал… Сидели неподвижно, обреченно, пока не валились здесь же на новую асфальтовую мостовую. Их место занимали другие… С середины зимы голодающих стало прибавляться, а к весне уже будто вся Украина бросилась к Черному морю. Теперь шли не семьями, а толпами, с черными высохшими лицами, и детей с ними уже не было. Они лежали в подъездах, парадных, на лестницах, прямо на улицах, и глаза у них были открыты»[1389].

Для Украины план хлебозаготовок 1932 г, рядом постановлений был снижен на 30–40 %, в то время как по СССР ~ на 18 %. Кроме этого, наиболее пострадавшим районам оказывалась продовольственная помощь за счет мобрезервов и резкого снижения экспорта зерна с 5,2 млн. т. в 1931 до 1,7 в 1932–33 гг.

По оценкам современных исследователей, общее количество прямых жертв голода 1932–1933 гг. составило 4–7 млн. человек[1390]. «С точки зрения гуманности то, что произошло в нынешнем году, является жутким…», — писал советник германского посольства в Москве в 1933 г., однако в результате голода у крестьян «стимул, заключавшийся в стремлении выручить деньги, сменился стимулом, заключающимся в паническом страхе перед голодной смертью, а это обстоятельство побуждает крестьян работать по уборке урожая из последних сил… Я не разделяю этой оценки в полном масштабе, однако многое в ней является наверняка правильным»[1391].

«В сознании крестьянства произошел решительный перелом, — подтверждал весной 1933 г. председатель Госкомиссии по определению урожайности В. Осинский, — Несмотря на тяжелое продовольственное положение, работают в поле несоизмеримо лучше, чем в прошлом году. Пришли к сознанию, что вольная или невольная плохая работа в колхозах приводит только к вреду для самих колхозников…, подобного самовредительства в нынешнем году уже не повторят»[1392].

Альтернативы Троцкого и Бухарина

«Создание своей собственной промышленности — это есть коренная не только экономическая, но и политическая задача», для России, необходимо прежде всего ускорить темпы «индустриализации».

С. Витте[1393]

Поиски альтернатив начались сразу после смерти Сталина. С