войны начнется общая экономическая борьба и эта борьба будет беспощадна. Если мы не будем готовы к ней, то могучая техника и наших друзей, и наших врагов раздавит нашу все еще слабую технику. И к новой войне Россия окажется отставшей от своих будущих противников еще в большей степени, чем теперь… Здесь, более чем где-либо, полезно помнить, что утрата времени — смерти подобна»[1446].

«Война затянулась. Чем она кончится — неизвестно. Всего вероятнее — вничью. Надо поэтому, — подтверждал эти выводы в 1918 г. видный представитель либеральной деловой среды А. Бубликов, — готовиться к новой войне»[1447].

Очевидно, что «военная угроза» сыграла свою роль, но переломным моментом стал кризис самого НЭПа, который наглядно проявился во время продовольственного кризиса 1927–1929 гг. «Мы и сами недостаточно осознали ещё всю новизну условий реконструктивного периода, — писал в сентябре 1928 г. Бухарин, — Именно поэтому мы так «запаздывали»: проблему… совхозов и колхозов сдвинули практически с места после хлебозаготовительного кризиса и связанных с ним потрясений и т. д.»[1448].

Проблема заключалась в том, что, как ни старайся, с деревянной сохой, ни социалистической, ни коллективной организации крестьян не добьёшься, отмечал еще в 1925 г. Рыков, только «машина, — хотя бы трактор, — теперь может произвести полную революцию в деревне», «трактор в настоящее время революционизирует сельскохозяйственный производственный процесс в гораздо большей степени, чем тысяча агитаторов, но «у советского же государства, к сожалению, нет еще средств для обеспечения такого подъема сельского хозяйства»[1449].

Решение задачи подъёма сельского хозяйства упиралось в развитие индустрии: «без трактора, химического удобрения, электрификации сельское хозяйство обречено топтаться на месте…, именно индустрия есть рычаг радикального переворота в сельском хозяйстве, — пояснял в 1928 г. Бухарин, — без ведущей роли индустрии невозможно уничтожение деревенской узости, отсталости, варварства и нищеты»[1450]. Получался замкнутый и все более сужающийся круг: на отсталом сельском хозяйстве нельзя построить развитой индустрии, а без развитой индустрии нельзя поднять сельское хозяйство.

Этот круг разорвал в 1927–1928 гг. кризис хлебозаготовок, который уже не оставлял выбора: «недостаточное развитие промышленности является решающим фактором, задерживающим развитие сельского хозяйства, — пояснял в июле 1928 г. нарком земледелия Я. Яковлев, — Именно в форсированном развитии промышленности мы имеем основную гарантию того, что в конечном счете мы сможем изжить те трудности, перед которыми нас ставит в настоящий момент сельское хозяйство»[1451].

НЭП не мог разрешить этой задачи, о чем наглядно говорило все более ухудшающееся положение с оснащением народного хозяйства тракторами: собственное производство не выходило за рамки штучного и мелкосерийного производства, при котором производство путиловского Фордзона обходилось вдвое дороже американского (4000 руб. против 2100 руб., с 1925 г. разница покрывалась за счет правительства)[1452]. В то же время импорт стремительно падал (Таб. 9)

Для сравнения, в США к 1930 г. годовое производство тракторов выросло почти до 200 тыс. шт., к концу 1930 года, только в сельском хозяйстве США, работало около 1 млн. тракторов, заменивших, по сравнению с 1916 г., почти 10 млн. лошадей[1453].

Таб. 9. Импорт и производство тракторов, тыс. шт.;общий объем Экспорта, млн. долл.[1454]

Данные по количеству тракторов в СССР далеко не передавали всего трагизма ситуации. У нас, пояснял в 1929 г. первый секретарь СреднеВолжского крайкома М. Хатаевич, «по краю около 25 % всего тракторного парка совхозов и 40 % колхозных тракторов стояло в самое горячее время из-за отсутствия запасных частей»[1455]. И это было не локальное и временное, а общее и прогрессирующее явление, отмечал в 1929 г. секретарь СевероКавказского крайкома А. Андреев. Последние три года, указывал он, «голод на запасные части к тракторам становится все острее и острее»[1456].

Ситуация коренным образом изменилась только с началом Первой пятилетки, с переходом к форсированной индустриализации: с началом масштабного строительства металлургических, химических, тракторостроительных и др. заводов. «Мировой рынок» отвел на ее стартовый начальный этап даже не 5 лет, как планировал Кржижановский, а всего три года: в 1929 г. началась Великая Депрессия, которая привела к обрушению мирового экспортного рынка.

Стоимость советского экспорта, за счет которого в основном и осуществлялась индустриализация, упала вслед за мировым. (Таб. 9) В результате советский экспорт за три первых года Первой пятилетки (1929–1931 гг.) практически равнялся его стоимости за следующие 7 лет 1932–1938 гг. Советский Союз едва успел вскочить в последний вагон индустриализации: если бы с выполнением Первой пятилетки затянули еще на пару лет, или снизили ее темпы, то совершить индустриализацию было бы уже невозможно в принципе, на это просто бы не хватило валюты.

Темпы экономического роста, заложенные в план Первой пятилетки, превзошли даже проектные цифры левой (троцкистской) оппозиции 1925 года. «Ускорение темпа (сталинской — В.Г.) индустриализации происходило эмпирически, под толчками извне, — пояснял причину этого Троцкий, — с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным повышением накладных расходов»[1457].

Но это было даже не началом, а завершением того процесса, который привел к концу НЭПа:

Конец НЭПа

Мы должны понять, что мы теперь вошли в полосу великого строительства, что мы работаем в обстановке, во многих отношениях радикально отличающейся от прежней.

Г. Зиновьев,

XIV съезд ВКП(б), 1925 г.[1458]

Непримиримые противоречия, похоронившие НЭП, проявились уже в первый год его существования, когда разоренная мировой и гражданской войнами деревня не смогла обеспечить даже минимального спроса для развития промышленности. В результате промышленность, в поисках оборотных средств, была вынуждена распродавать свою продукцию ниже себестоимости, что привело, как отмечал А. Вайнштейн, к «проеданию основного капитала»: «рыночные цены на промышленные товары в течение 1921 г. и первого полугодия 1922 г. не обеспечивали не только расширенного, но и простого воспроизводства. Этот период можно охарактеризовать как период перекачки средств из государственной промышленности и города в сельское хозяйство»[1459].

Выход из тупика, по словам С. Струмилина, предложил Троцкий, который в январе 1923 г. на XII съезде партии призвал «пройти через стадию первоначального социалистического накопления», за счет повышения цен промышленную продукцию и снижения на сельскохозяйственную[1460]. Результатом стало резкое увеличение раствора «ножниц цен» между ними: с 1.10.1922 по 1.10.1923 индекс цен на промышленную продукцию, по отношению к сельскохозяйственной, увеличился с 27 до 120 %, относительно нулевого уровня 1913 года (Гр. 10)[1461].

Гр. 10. Индекс розничных цен в совзнаках, %, и тренд превышения промышленного индекса ценнад сельскохозяйственными, %[1462]

Одновременно (в апреле — сентябре), для кредитования промышленности и потребительского спроса,