Основные противоречия между альтернативами Троцкого и Бухарина сводились к определению темпов индустриализации и возможности построения социализма в одной стране. Бухарин был ярым сторонником этой возможности, указывая в декабре 1925 г., «что мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социализма будет во много раз медленнее, что мы будем плестись черепашьим шагом, но что всё-таки мы социализм строим и что мы его построим»[1421]. «Черепашьим шагом, — отвечал Троцкий, — мы социализма не построим никогда, ибо нас всё строже контролирует мировой рынок»[1422].

Но ключевая проблема заключается даже не в этом, указывал Троцкий, а в том, что «победа социализма в СССР вообще невозможна, ввиду его технико-экономической отсталости»[1423]. «Мы вообще погибнем от технико-экономической отсталости, — утверждали в декабре 1925 г. Зиновьев и Каменев, — если не будет международной революции»[1424]. «Мы можем победить, — повторял в 1927 г. Троцкий, — только, как составная часть мировой революции. Нам необходимо дотянуть до международной революции», а пока в рамках НЭПа «продвинемся по социалистическому пути вперед и достигнем того, что нас возьмет на большой исторический буксир международная революция»[1425]. Именно в этом заключалась экономическая основа идеи «перманентной революции».

О каких темпах шла речь? Троцкий, ссылаясь на Ленина, оценивал возможность реализации «бухаринской альтернативы» в «30–50 лет, как минимум»[1426]. В то же время мировой революционный пролетариат, при условии помощи со стороны Советской России, «имеет, — указывал Троцкий, — никак не меньше шансов завоевать власть в течение 10–20–30 лет». Т. е. мы, пояснял Троцкий, по сравнению с бухаринцами, имеем «никак не меньше, а больше шансов!»[1427].

Столыпин просил 20 лет мира, и тогда «вы не узнаете России», «мировой рынок» отвел его реформам, до начала Первой мировой, всего 8 лет.

Полагаться на мировую революцию бессмысленно, отвечал на это еще в 1918 г. Сталин: «Революционного движения на Западе нет, нет в наличие фактов революционного движения, а есть только потенция, ну а мы в своей практике не можем полагаться на одну лишь потенцию»[1428]. Вместе с тем, в мае 1924 г. в своей брошюре «Об основах ленинизма», Сталин утверждал, что «добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран… невозможно…»[1429]. Однако спустя всего полгода — в декабре 1924 г. Сталин уже указывал, что «теория невозможности победы социализма в одной стране, — оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией», «победа социализма в одной стране… вполне возможна и вероятна»[1430]. В 1925 г., построение социализма в одной стране, было одобрено единодушным решением Политбюро[1431]. Курс «новой оппозиции» на мировую революцию, как на основу построения социализма в СССР, был осужден в 1926 г. XV партконференцией[1432].

Подобную эволюцию проделали и мысли Сталина относительно темпов индустриализации: «Можно было бы положить вдвое больше ассигновок на развертывание промышленности, но это, — отмечал Сталин в 1925 г., — был бы такой быстрый темп развития промышленности, которого мы не выдержали бы ввиду большого недостатка свободных капиталов, и на почве которого мы наверняка сорвались бы, не говоря уже о том, что не хватило бы резерва для кредитования сельского хозяйства»[1433]. «Нельзя развивать промышленность на пустом месте, — добавлял Сталин в 1926 г., — нельзя развивать индустрию если нет сырья, нет продовольствия для рабочих, нет сколько-нибудь развитого сельского хозяйства, представляющего основной рынок сбыта для нашей индустрии»[1434].

«Первый официальный набросок пятилетнего плана, изготовленный, наконец, в 1927 году, — по словам Троцкого, — был полностью проникнут духом крохоборчества. Прирост промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью, от 9 до 4 %. Личное потребление должно было за 5 лет возрасти всего на 12 %. Невероятная робость замысла ярче всего выступает из того факта, что государственный бюджет должен был составить к концу пятилетки всего 16 % народного дохода, тогда как бюджет царской России, не собиравшейся строить социалистическое общество, поглощал до 18 %»[1435].

Коренной перелом произошел в конце 1928 года. Финансовый план правительства на 1929/30 гг. подскочил до 50 % народного дохода. «Это, товарищи, — подчеркивал председатель Госплана Г. Кржижановский, — в жизни других стран бывает только тогда, когда имеет место наличие военной боевой обстановки»[1436].

«Вопрос о быстром темпе развития индустрии не стоял бы у нас так остро, как стоит он теперь, если бы мы имели такую же развитую промышленность и такую же развитую технику, как, скажем, в Германии, если бы удельный вес индустрии во всем народном хозяйстве стоял у нас также высоко…, мы…, — пояснял в ноябре 1928 г. Сталин, — окружены капиталистическими странами, многие из которых стоят далеко впереди нас в технико-экономическом отношении… Таковы внешние условия, диктующие нам быстрый темп развития нашей индустрии…»[1437].

О каких темпах шла речь? «Мы, — отвечал Кржижановский, — хотим наметить для нашего хозяйства в пять лет такой подъем, который Америка сделала в 20 лет»[1438]. Высший Совет Народного хозяйства (ВСНХ) разработал свой вариант пятилетнего плана, в котором темпы индустриализации более чем в два раза превышали намеченные Госпланом[1439].

Наша программа индустриализации «является, — пояснял председатель ВСНХ В. Куйбышев, — более напряженной, чем какая бы то ни было из всех программ… И это совершенно правильно… Мы должны пойти темпами предельными, теми, которые возможны для пролетарского государства при мобилизации абсолютно всей энергии, всей воли рабочего класса. Что только можно, мы должны сделать…»[1440].

«Отказываться от того, чтобы дальше тем же темпом вести вперед наше индустриальное строительство, мы ни в коем случае недолжны, — отозвался в 1928 г. на эти планы Бухарин, — но конечно, если бы какие-нибудь сумасшедшие люди предложили сейчас строить вдвое больше, чем мы это делаем, то это означало бы именно политику сумасшедших», поскольку привело бы хлебному голоду[1441].

Причину коренного изменения позиции Сталина, в вопросе о темпах индустриализации, исследователь истории советского ВПК Н. Симонов связывает с «военной тревогой» 1927 г.[1442], угроза которой обострялась тем, что «ни Красная Армия, ни страна, — как докладывал зам. военного наркома М. Тухачевский (12.1926), — к войне не готовы»[1443]. Именно осознание удручающего состояния оборонной промышленности, выявившегося в ходе «военной тревоги» 1927 года, считает Симонов, самым существенным образом повлияло на направленность первого пятилетнего плана[1444]. В августе 1927 г. в диалоге с Зиновьевым, Сталин утверждал, что война стала уже не возможной, а неизбежной[1445].

Об этой неизбежности предупреждал еще в 1916 г. начальник главного артиллерийского управления ген. А. Маниковский: «не подлежит никакому сомнению, что тотчас же по окончании