деталью: перед отъездом высокопоставленный ревизор демонстративно отказался от прогонных денег и запросил лишь сумму, необходимую для железнодорожных билетов в первом классе[726]; направляйся он на степную окраину, без долгих переездов на лошадях нельзя было бы обойтись.

Спустя почти два года интересующий нас элемент сюжета снова подвергся пересмотру. Включение в дописываемую Часть 3 в конце 1875 — начале 1876 года, накануне второго сезона журнальной сериализации, новых глав с Карениным заменило немедленный отъезд на ревизию — фактически бегство от несчастья — бюрократическим ристанием в Петербурге (см. выше, с. 320–324). Но идея каренинской ревизии не исчезла. Возвращение через короткое время к линии Каренина в Части 4, где действие происходит уже зимой, «утилизировало» мотив путешествия на том же отрезке творимой фабулы, где он был опробован в самой ранней редакции, — в рассказе о Каренине, решившемся наказать жену разводом (и так как в ранней редакции герой обращается к адвокату в Москве, а вот доработка в начале 1876 года смежной главы переносит беседу с адвокатом в Петербург[727], то отбытие на ревизию оказывается способом доставить персонаж в Москву, чтобы не отменить уже плотно встроенных в фабулу присутствия его на обеде у Облонских и разговора с Долли об Анне). В этой версии, которая и станет окончательной, цель каренинской инспекции теснее, чем в предыдущих, соотнесена с образом персонажа, однако на сей раз по сюжету путешествие прерывается. Наконец, мотив дальнего служебного вояжа Каренина, завершая свой собственный бег сквозь череду черновиков, появится в последний раз в процессе доработки еще одного места романа — финала Части 4, в связи с согласием Каренина принять вину на себя в деле развода, но соответствующий вариант будет отброшен (см. ниже в данной главе).

***

На вечере у Облонских, куда Каренину приходится ради приличия явиться, о его несоответствии роли не только мужа, возмущенного изменой жены и способного вызвать оскорбителя чести на дуэль, но и администратора проблемной территории иронически напоминает спор о путях ассимиляции нерусских народов. Хотя и произнесенная в разговоре, начавшемся с Польши, шутка Сергея Кознышева: «[Д]ля обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей» (362/4:9) — словно намекает на тщету затеи присутствующего тут же петербургского чиновника в отношении «его» инородцев. И отправляется из Москвы Каренин не к месту инспекции, а обратно в Петербург, причем телеграмму о болезни Анны приносят ему вместе с другой — о назначении «болтуна, фразера» Стремова на место, куда метил он сам. «Как они не видали, что они губили себя, свой prestige этим назначением!» (385/4:17) — и это иносказательное противопоставительное «они» в его мыслях, означающее лиц, наиболее близких к трону, а то и самого императора, знаменует начало конца карьеры. Униженный муж и обойденный по службе бюрократ соединяются в фигуре Каренина. Но он уподобляется Вронскому в том, что и для того, и для другого несостоявшейся альтернативой освобождению от Анны (добровольному или невольному) оказывается служебное путешествие в отдаленный край империи, на восток[728].

Из этой же серии глав читатель номера «Русского вестника» за февраль 1876 года узнавал о втором, на сей раз счастливом, объяснении Левина с Кити на вечере у Облонских, где в беседе гостей о политической злобе дня затрагивается не только обрусение инородцев, но и «женский вопрос». Оставив Левина в «блаженном сумбуре» (383/4:16), охватившем его после официальной помолвки, повествование в февральской серии успевает вернуться к каренинской линии и резко обрывается насыщенной событиями главой — о возвращении Каренина в Петербург после неожиданной телеграммы, родах и болезни Анны, христианском смягчении Каренина и примирении его с Вронским[729]. В заключительном эпизоде, как и за десяток с лишним глав перед тем, мы видим Каренина и Вронского стоящими друг перед другом, но первый уже не являет собою бессильного возмущения, а второй не просто растерян, но ошеломлен (390/4:17).

Следующий, мартовский, выпуск составили главы кульминации романа (с 18‐й по 23‐ю Части 4 в ОТ): терзаемый унижением и разлукой с Анной, Вронский совершает попытку самоубийства; Каренин томится под гнетом последствий собственного всепрощения и уступает напористой просьбе Облонского о разводе Анны, несмотря на свое убеждение в безбожности такой развязки после примирения; сама героиня выздоравливает и соединяется с любимым.

В достаточно развернутой форме эти главы были готовы задолго до начала 1876 года, когда возобновилось печатание АК в «Русском вестнике». Эта промежуточная версия кульминации, в чем-то весьма близкая ОТ, а в чем-то существенно отличная от него, входит в состав уже представленной мною Дожурнальной цельной редакции 1874 года. Перебеленный текст 1874 года относится к неоднократно привлекавшему наше внимание нижнему слою рукописи 38 — чистовой копии, снятой С. А. Толстой с нескольких рукописей-автографов (см. Табл. 1 на с. 233). Для того чтобы лучше разобраться в том, как именно переработка, состоявшаяся (для данного фрагмента) спустя почти два года после изготовления этой копии, повела к важным переменам в сюжете и характерологии, необходимо дополнить обзор рукописи 38 в увязке с ее собственной (для ряда ключевых глав) копией, тоже не оставшейся беловиком, — рукописью 39.

Объемистая рукопись, в архивной систематике значащаяся теперь 38‐й, вполне возможно, имела «при жизни» какое-либо особое прозвище от самого автора: она охватывала уже в своем нижнем слое отрезок текста, соответствующий сразу двум будущим частям романа — 3‐й и 4‐й, — и находилась в работе весьма долго, лишь постепенно, фрагмент за фрагментом, «уступая» свой правленый текст апографам, за которыми следовали (не дошедшие до нас) журнальные корректуры. Иными словами, в своем материальном обличье стопки листов, все гуще и гуще покрывающихся исправлениями и дополнениями, эта конкретная рукопись должна была стать на немалое время предметом обихода в толстовском кабинете, подспорьем и фактически участником размышлений о созидавшемся романе.

После попытки издания АК отдельной книгой в 1874 году, для чего тогда С. А. Толстая и перебеливала спешно черновики не только первой и второй, но и дальнейших, еще не разграниченных четко между собой частей романа, автор вернулся к рукописи 38, наиболее вероятно, весной 1875 года. Ее начальный сегмент, состоявший, согласно оригинальной пагинации, из тридцати листов[730], прошел переработку существенно раньше дальнейшего текста: соответствующие ему в ОТ начальные, «деревенские», главы Части 3 (1–12) увидели свет в апреле 1875 года[731]. А вот ревизия текста на последующих шестидесяти девяти листах[732] — зачастую очень плотная правка поверх копии, вставки скорописью на вложенных листах — относится к периоду, видимо, с ноября 1875 до начала весны 1876 года. По ходу этой работы с рукописью 38 Толстой окончательно решает превратить вторую половину все