— Присаживайся, дорогая. 

По всему видно, что книгу я смогу читать только из его рук, сидя разве что не в обнимку…

А, нет. В обнимку. Когда я подвигаюсь ближе, чтобы разглядеть текст, Аншлер по-хозяйски приобнимает меня и притягивает к себе. 

— Можно без рук?

— Нельзя, — он нежно убирает прядь с моего лица. — Я предпочитаю читать книги именно так. 

Угу, а когда уйдет, заберет “Алхимию” с собой, надо полагать. 

Простота и циничность плана миллиардера открывается передо мной, заставляя содрогнуться от ужаса и отвращения. 

Сглатываю.

— Ты не можешь…

— Не могу что?

— Натренировать меня, как собаку Павлова. Я не животное, чтобы жить условными рефлексами. 

Он хмурится.

— Врать не буду, я не понял и половины твоих слов.

— Даже если в твое отсутствие я буду умирать от безделья и скуки, это не сделает тебя более желанным. Скорее наоборот!

Аншлер усмехается и открывает книгу.

— Проверим? Кстати, я немного разбираюсь в алхимии, могу объяснить кое-какие базовые вещи…  

— Давай ты лучше огласишь весь прайс! — перебиваю я его. — Чего ты хочешь в обмен на эту книгу, тетрадь и перо? Без тебя-противного в комплекте?! 

Его глаза опасно щурятся.

— А на что ты готова? 

— А что ты хочешь? Мне спеть? Станцевать? Подрочить тебе? 

Аншлер кривит губы в похабной улыбке.

— Последнее предложение мне нравится. 

— А, ну да. Я же бывшая шлюха, мне не впервой продавать себя… — становится мерзко. Должно быть, отвращение очень явно проявляется на моем лице, потому что миллиардер резко сдает назад.

— Достаточно поцелуя, — быстро говорит он. 

— Что?!

— Поцелуй меня. И ты получишь эту книгу. До завтра. 

Первая реакция — послать его. Но на это Аншлер просто скажет, что видимо не так уж я хочу читать. Не удивлюсь, если окажется, что он втайне даже надеется на подобную реакцию. 

Мудрая тактика. Слишком мудрая. Помноженная на месяцы и годы, она может сработать. Сейчас я откажусь. И через неделю тоже. А потом, окончательно сойдя с ума от безделья, решу, что один поцелуй не такая уж большая плата. 

Шаг за шагом, уступка за уступкой. Предавая себя в мелочах. Ненависть тоже прогорает, превращается в пепел. Особенно когда для нее нет явных причин. Бить и насиловать меня Аншлер точно не собирается.

В душе вспыхивает возмущение и бессильный протест. Я должна сделать что-то, что угодно, чтобы сломать его игру… 

Усмехаюсь.

— Годится. 

Полюбовавшись на ошарашенное выражение лица, подсаживаюсь на колени к полуэльфу, обвиваю шею руками.

И с размаху ныряю в воспоминания Даяны о борделе. Как в омут. 

Да, я поцелую тебя, тварь ушастая. Но мне долго потом будет хотеться помыться после этого поцелуя. 

*** 

Даяна снова удивила. 

Она не буянила, не кричала и не кидалась предметами, хотя Анри втайне ожидал подобного и заранее распорядился убрать из комнаты все хрупкое и травмоопасное. Она даже общалась без оскорблений — разговаривала иронично и чуть насмешливо, как всегда. 

Лучше бы буянила.

За улыбками и спокойными вежливыми словами Анри чувствовал глухую враждебность, готовность сражаться до конца. Диббучка походила на волчицу — пойманную и запертую в клетке, но не смирившуюся с пленом. 

Пришлось помариновать ее неделю, прежде чем пленница сдалась и спросила о нем. Анри с трудом сдержался, чтобы не бросится в камеру в ту же минуту, как целитель передал просьбу Даяны о встрече.

Рано. Крупную рыбу надо сперва измотать, иначе сорвется.

Он заглянул к ней на следующий день после обеда, и поначалу все шло по плану. Даже то, что диббучка раскусила его задумку не стало большой проблемой. Этого все равно стоило ждать рано или поздно. Даяна не дура и умеет делать выводы.

А вот ее попытка устроить торги стала сюрпризом. Приятным или нет — непонятно. Анри рассчитывал сам поднять эту тему, но несколько позже. После пары вечеров за книгой в обнимку. Что ж, если Даяна хочет форсировать события, почему бы и нет?

Возмущенного отказа он ждал почти с предвкушением. Отрицание — первый шаг на пути к смирению. Сейчас девушка с отвращением отвергает саму мысль о поцелуе. Но спустя несколько таких же скучных одиноких недель, в которых Анри будет единственным ярким пятном, ее негодование уже не будет таким явным. А еще месяц или два спустя Даяна уже сама будет целовать его. Без напоминаний и не ради книг, даже если продолжит лгать себе, что делает это по принуждению... 

На губах диббучки заиграла опасная ухмылка, вызывавшая настойчивые ассоциации с похлебкой по-литайски.

— Годится! 

Она сама пересела к Анри на колени, обняла его и поцеловала. Нежно и умело. Но… 

Вот именно, что “но”. По телу Даяны прошла дрожь и это была отнюдь не дрожь возбуждения. Вместо того чтобы покорно обмякнуть в его руках, девушка напряглась, задеревенела. Словно с трудом сдерживала отвращение. Анри стиснул ее крепче, углубил поцелуй, пытаясь проломить стену льда, которую пленница воздвигала между ними прямо сейчас… 

Бесполезно. Даяна подавила кашляющий всхлип, похожий рвотный позыв, и это стало последней каплей. Анри сам отпихнул ее в сторону, столкнул с колен на диван, тяжело дыша от бешенства. 

— Какого демона ты творишь?! 

— Целую тебя, как договаривались, — Даяна скривилась и торопливо вытерла губы рукавом. — Вроде нормально получилось. Что насчет оплаты за услуги? 

— Ты… 

На мгновение Анри испытал острое, похожее на боль желание придушить ее. Оно было таким сильным, что он почти почувствовал, как пальцы стискивают тонкую шею… 

Нельзя! 

Он скрипнул зубами и зажмурился, выжидая пока дыхание выровняется, а ярость уймется хоть немного…  

— Люди — не собаки, Анри, — произнесла Даяна совсем другим тоном. — Знаешь, в моем мире была история, когда маньяк похитил девушку. Семь лет он ее насиловал, пытал и ломал. Держал в деревянном ящике размером немногим больше гроба. Казалось, что девушка запугана и полностью сломлена. Но когда у нее появилась возможность, она сбежала и дала показания против ублюдка. Прошла через огласку, суд, реабилитацию. И вернулась к нормальной жизни. Мерзавец остался для нее самым жутким кошмаром, а не обожаемым господином, которым мнил себя[1] .

— Я тебя пальцем не тронул, — глухо отозвался Анри. Рассказанная диббучкой история показалась настолько жуткой, что в нее трудно было поверить. По крайней мере, если речь идет о разумных созданиях, а не низших голодных сущях, которые питаются чужими страданиями.