«Да,» сказал я. «Однажды. Когда мне было двенадцать.»

«С кем ты был там?» спросил он. «Ты ведь не ездил туда один,тебе ведь было лишь только двенадцать.»

Но ведь я ему не говорил об этом? Он просто играл со мной,все время водя меня за нос. Я было подумал, о том чтобы открыть дверь, ипрыгнуть в ночь, стараясь закрыть голову руками, прежде чем ударюсь о землю, ноон наверняка успеет схватить меня, и затолкнуть обратно в машину, прежде чем япрыгну. Все что мне остается, это сидеть здесь держа руки вместе.

«Нет,» сказал я. «Мы были там вместе с отцом.»

«Ты ездил верхом на пуле? Я ездил на этой хреновине четырераза. Твою мать! Она переворачивается! Он посмотрел на меня, и снова пустойсмешок слетел с его губ. Лунный свет отражался в его глазах, делая их похожимина белые круги, похожими на глаза статуи. И тут я понял, что он был больше чемпросто мертвец – он сошел с ума.

«Скажи мне правду, ты ведь ездил на ней, Алан?»

Я хотел сказать ему, о том что он не правильно назвал моеимя, меня звали Гектор, но какой был в этом смысл? Мы уже подошли к концу.

«Да,» прошептал я. Ни одного огонька кроме луны. Деревьякружились в диком танце, как на маскараде. Дорога впереди нас, то появляласьисчезала из виду. Я посмотрел на спидометр, и увидел что он гнал со скоростьювосемьдесят миль в час. Мы оседлали пулю, да, именно сейчас, я и этот мертвец,который гнал как черт.

«Да, я ездил на ней.»

«Неа,» сказал он. Он затянулся, и я снова увидел, струйкидыма выходившие сквозь швы на шее. «Никогда. И только не с твоим отцом. Тыстоял там, ждал своей очереди, но только ты был с матерью. Очередь быладлинная, там всегда длинная очередь, а твоя мать не хотела стоять там, на самомпекле. Она и тогда была уже толстой, и жара донимала ее. Но ты канючил,канючил, канючил весь день, и в конце когда подошла твоя очередь, ты струсил.Разве не так?»

Я молчал. Мой язык пристал к небу. Мертвец поднял свою руку.В свете приборной панели его кожа казалась желтой. Он едва коснулся ей моихсцепленных рук, и они безвольно разжались как от прикосновения волшебнойпалочки.

«Ведь так?»

«Да,» шептал я. Я не мог ничего поделать, я мог лишь толькошептать. «Когда мы подошли к краю, я увидел, как высоко это было, как людикричали там, и как она переворачивалась… я струсил. Мама дала мне оплеуху, имолчала до самого дома. Я никогда не ездил верхом на пуле.» По крайней мере, доэтого момента.

«Парень, она того стоит. Она лучшая. Именно то, что нужно.Единственная стоящая вещь в этом парке. Я притормозил по пути домой, чтобывзять пару пива, около тамошнего магазинчика. Хотел заехать по дороге к своейподружке, чтобы отдать ей этот жетон, ради шутки.»

Он показал на жетончик висевший на его груди, затем, открылокно и щелчком отправил сигарету в темноту. «Ты ведь знаешь что было дальше?»

Конечно же я знал. Одна из этих историй с приведениями, нетак ли? Он разбился на своем Мустанге, и когда копы обнаружили его, он сидел напереднем сидении мертвый, а его голова покоилась на заднем сидении, с пустымстеклянным взглядом, уставившись в потолок, и теперь в полнолуние с сильнымветром его можно увидеть на Ридж-Роуд, уиии-хааа, мы вернемся после короткойрекламы. Теперь я знаю, то чего не знал раньше, самые страшные истории, текоторые ты слышал от кого-то. Они просто кошмары.

«Нет ничего лучше похорон,» сказал он, и засмеялся. «Ведьименно так ты сказал? Ты прокололся здесь, Ал. Да именно здесь, вне всякогосомнения. Грубая ошибка.»

«Выпусти меня,» шептал я. «Пожалуйста.»

«Ну,» сказал он, поворачиваясь лицом ко мне, «мы ведь еще незакончили наш разговор? Ты знаешь кто я?» «Ты призрак,» сказал я.

Он слегка хмыкнул, и в отражении спидометра я увидел какуголки его губ скривились. «Ну же, ты же способен на большее. Хренов Каспер. Ячто летаю? Или ты можешь видеть сквозь меня?» Он поднес одну руку к моему лицу,сжал и разжал кулак. Я мог слышать, сухой, скрип его сухожилий.

Я попытался что-то сказать. Не знаю что, да это и не важно,потому как не смог вымолвить ни звука.

«Я что-то вроде послания,» сказал Стауб. «Чертова дверьмежду мирами, что скажешь? Я появляюсь довольно таки часто, всегда когда естьподходящие обстоятельства. Следишь за мыслью? Я считаю, что кто бы там неправил балом, бог или еще кто, он любит позабавиться. Иногда он позволяет тебепоглядеть что же там за гранью бытия. И наверное это правильно. Сегодня всебыло как надо. Ты один на дороге… мать в больнице… ловишь попутку…»

«Если бы я поехал со стариком, то этого бы не произошло,»сказал я. «Ведь так?» Сейчас я отчетливо чувствовал запах, трупный запах, запаххимикатов, и гниющего мяса, не понимая, как я мог перепутать это с чем-то еще.

«Трудно сказать,» сказал Стауб. «Быть может, старик окотором ты говоришь был тоже мертв.»

Я вспомнил резкий стеклянный голос старика дергающего свойконец. Нет, он был жив, и я променял запах его машины, на нечто гораздо хуже.

«Ладно, приятель, нам некогда рассуждать об этом. Еще пятьмиль, и мы снова въедем в жилой район. Еще семь миль и мы уже будем в чертеЛевистона. Так что ты должен решить.»

«Решить что?» Черт, если бы я только знал.

«Кто будет ездить верхом на пуле, а кто останется на земле.Ты или твоя мать.» Он повернулся, и посмотрел прямо мне в глаза, я увидел егоглаза, заполненные лунным светом. Он улыбнулся шире, и я заметил, что большаяполовина зубов у него отсутствовала, выбило в результате аварии. Он отпустилруль.

«Я должен забрать одного из вас, приятель. И раз уж тыздесь, тебе и решать. Что скажешь?»

Но ведь это бессмысленно… чуть не слетело с моих губ, но ямог этого и не говорить, был ли в этом смысл? Он говорил серьезно. Сосмертельной серьезностью.

Передо мной пробежали все те годы, которые мы провеливместе, Алан и Джина Паркер, одни на целом свете. У нас было много хорошего, нобыло и плохое. Заплатки на моих трусах, ужин приготовленный на скорую руку.Другие дети ежедневно получали четвертак, на горячий обед, я же всегда получалсэндвич с арахисовым маслом, или куском копченой колбасы завернутой в ужечерствый кусок хлеба, как в этих россказнях про бедных детей просящих на хлеб.Она работала Бог знает в скольких ресторанах, и закусочных, чтобы содержать нас.Я вспоминал, ее временами отлучавшуюся с работы, чтобы поговорить сопредставителем из Организации по Помощи Детям. Она одетая в свой лучший костюм,он одетый слишком шикарно для на нашей крохотной кухни, даже я, будучидевятилетним маленьким мальчиком, смог бы объяснить все лучше чем она, егозаписная книжка и блестящая ручка зажатая между пальцев. Краснея, она отвечалана его обескураживающие вопросы, которыми он беспрерывно засыпал ее, со своейзастывшей идиотской улыбкой, она предлагавшая ему лишнюю чашку кофе, ведь еслион напишет в рекомендации нужные слова, мы получим на пятьдесят долларовбольше, чертовых пятьдесят баксов. Как лежа на ее кровати, я заливался слезамипосле его ухода, потом шел и садился рядом с ней, а она пыталась улыбнуться, говорилачто ОПД, это не Организация Помощи Детям, а Общество Полных Дебилов. И потом мывместе смеялись, потому что от это становилось легче. Когда в мире не былоникого кроме тебя и твоей полной, дымящей как паровоз матери, смех былединственным спасением, от того чтобы не сойти с ума, и не начать бросаться скулаками на стену. Но это было не все. Мы были маленькими людьми, и для нас,тех кто вел настоящую борьбу за выживание, как та мышь в мультике, смех надтакими придурками, был единственным удовольствием, которое мы могли себепозволить. Она, работавшая на всех этих чертовых работах, иногда беряприработки, и откладывая все деньги заработанные с таким трудом, в копилку снадписью Деньги-На-Колледж-Для-АЛАНА – как в этих чертовых историях про нищихдетей попрошаек, да, да – все время повторяя мне снова и снова, что я долженстараться изо всех сил, в то время как другие ребята в школе развлекались соряденьгами направо и налево, я не мог, и даже если бы она откладывала все своичаевые до конца своих дней в мою копилку, этого все равно было бы мало, но всеже я мог получить стипендию и различные премии, если бы собирался идти учитьсяв колледж, а я собирался, потому как это был единственный выход, для меня и длянее. И я действительно старался, потому что я не был слепым, я видел как онаприбавляла в весе, видел как она курила сигарету за сигаретой (это было ееединственным удовольствием… то что осталось от ее личной жизни, если выпонимаете что я имею ввиду), и я знал что однажды нам придется поменяться ролями,и мне придется заботиться о ней. С высшим образованием, и хорошей работой, бытьможет мне бы это и удалось. И я хотел этого. Я любил ее. Она была не внастроении в тот день, когда мы были в парке ужасов стоя в очереди, и в концекогда я струсил она дала мне подзатыльник, это случалось довольно часто – нонесмотря на это я любил ее. Быть может частично даже за это. Я любил ее так жесильно когда она била меня, как и когда целовала. Вы можете это понять? Я тоже.Так и должно быть. Я не думаю, что можно взять и запросто объяснить отношения всемье, а мы были семьей, я и она, самой маленькой семьей на свете, теснойсемьей из двух человек, маленьким разделенным секретом. И если бы менякто-нибудь спросил, я бы ответил что сделаю все что угодно ради нее. А сейчасбыл именно такой случай. Готов ли я был умереть ради нее, умереть вместо нее,несмотря на то что она уже прожила половину своей жизни, возможно даже большеюее часть. В то время как я еще только начинал свою.